Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие

С некоторым ухарством Маклай фиксирует свое уподобление дикарям. «Становлюсь немного папуасом; сегодня утром, например, почувствовал голод во время прогулки и, увидев большого краба, поймал его и сырого, т. е. живого съел…» (ММ 1: 179). Ест и вареных собак. Можно подозревать, что уподобление не ограничивалось пищевыми обычаями, а распространялось и на другие. Что какие-то обычаи папуасов даже нравились путешественнику больше европейских.

Другу Мещерскому он пишет: «сам удивляюсь своим потребностям (?) и прихотям — а в Европе будет хуже». Какие такие потребности и прихоти были терпимы среди дикарей и нетерпимы в Европе?

б) странствия в одиночку. Далее, в отличие от большинства путешественников, всегда предпочитавших отправляться в путь не в одиночку, а в надежной команде, с верными друзьями, и тщательно подбиравших себе товарищей в дорогу, Миклухо-Маклай путешествовал один, без соотечественников, без европейских коллег. Австралийская книжка о нем так и называется: «Кто путешествует один» (Greenop 1944). Только в студенческой экспедиционной практике он работал в команде. Но тогда организатором был Геккель. Когда же Маклай снаряжал экспедиции сам, он лишь в первую экспедицию взял европейца (шведа Ульсона) — и то всего лишь как слугу. И остался им недоволен. В остальных случаях прибывал к туземцам один, слуг и проводников набирал на месте, среди туземцев.

У него даже сложилась система аргументов в защиту такого именно предпочтения. Советский этнограф Б. Н. Путилов, биограф Маклая, излагает эту систему так:

«Почему один? Казалось бы, для этого не было особых оснований: да только объяви он о желании набрать людей в научный отряд — десятки ученых, энтузиастов, просто любителей приключений захотели бы отправиться с ним. Однако у Миклухо-Маклая были свои расчеты…. Появление множества пришельцев, совершенно чуждых по цвету кожи, языку, обычаям, поведению, к тому же всегда вооруженных, нередко ведущих себя вызывающе, непонятно, опасно, возбуждает местных жителей, сеет среди них подозрительность, страх, недоверие, заставляет их тоже держать оружие наготове. Даже если у экспедиции самые мирные намерения, большой ее состав трудно управляем, людям с разными характерами и взглядами невозможно держаться всё время одной линии поведения.

У путешественника-одиночки есть преимущества: ему не приходится согласовывать с другими свои поступки и не приходится исправлять чужие ошибки, ему скорее удастся последовательно осуществлять собственный план. Конечно, он оказывается полностью беззащитным: если на него нападут — в лесу, в деревне, на берегу, — его никто не прикроет».

Добавим: если заболеет — никто не окажет нужного ухода, если устанет — никто не подменит, если не хватит сил и умений — никто не поддержит. Это всё Маклай и его биограф отбрасывают.

«И — как это ни покажется странным, — продолжает Путилов, — очевидная для всех его незащищенность окажется тоже его оружием, убережет его во многих ситуациях. Безусловно, папуасы на силу ответят силой, на угрозу — угрозой, на недоверие — еще большей недоверчивостью. А как они ответят на действия человека, который приходит к ним с кусками яркой материи, плитками табака, с множеством не всегда понятных, но явно полезных и занятных предметов?… Меньше всего Миклухо-Маклая пугало одиночество. Напротив, он видел в нем немало привлекательного и удобного для себя» (Путилов 1985: 14).

Вот это несомненно. И поскольку опасности и неудобства путешествия в одиночку явно перевешивают приведенное преимущество (не раздражать туземцев), да и не столь уж очевидна необходимость полного одиночества для этого (два-три человека могут точно так же удерживаться в рамках), то должно было иметься нечто еще, что делало одиночество таким удобным и привлекательным для Маклая. Почему-то он не хотел иметь возле себя цивилизованных свидетелей — соотечественников или европейцев. Возможно, они мешали бы его свободному приобщению к туземной культуре и вообще свободе выхода из европейских культурных норм, которые его явно не устраивали.

Н. Н. Миклухо-Маклай.

Бейтензорг (Богор). 1873 г.

в) эксплуатация имиджа. Что же касается местных норм, то в чем-то они, вероятно, устраивали путешественника, а в остальном он мог с ними не считаться. Он был выше их. Его особый статус сложился быстро, и ученый очень заботливо сей статус поддерживал. Благодаря своей необычной внешности (одежда, башмаки), своим лекарским умениям, европейскому оружию и техническим средствам Маклай быстро прослыл обладателем магических свойств. Его белая кожа и метание огня (ружье, фейерверк) дали ему возможность прослыть «каарам тамо» («человеком с Луны»). Сам Маклай отмечал: