Другая страна

– О’кей, – попытался остановить он словесный поток матери. Она тем временем сообщала ему, что у отца вновь обострилось желудочное заболевание. Желудочное заболевание, как бы не так! Да у него уже вся печенка распалась. Теперь он все стены у них заблюет, ну и вонища будет!

– Так ты придешь с подругой?

– Не знаю еще. Там посмотрим.

Вивальдо попытался представить Иду в семейном кругу. Для них и он-то был большим испытанием, один он приводил семью в отчаяние. Появление Иды доведет их до белого каления, и бог знает, что скажет отец, желая, чтобы чернокожая девушка почувствовала себя раскованно.

А мать все продолжала чирикать: за краткие минуты телефонных контактов она словно пыталась достичь понимания, которое не приходило годами.

– Я приду, – сказал он, – до свидания, – и повесил трубку.

И все же когда-то он любил ее и сейчас любит, любит их всех.

Он перевел взгляд с умолкшего телефона на Иду.

– Хочешь пойти со мной на день рождения?

– Нет уж, спасибо, дорогой. Хочешь заняться семейным воспитанием и позабавить их слайдами? Цветными слайдами, – и она насмешливо глянула на него, оторвавшись от журнала.

Вивальдо рассмеялся, но чувство вины перед Идой и матерью не отпускало его.

– Мне хотелось бы познакомить вас. Им это пойдет на пользу. Они такие мещане…

– Что им пойдет на пользу? – Она опять погрузилась в чтение.

– Ну… встреча с тобой. Они неплохие люди. Просто очень ограниченные.

– Я же сказала тебе, Вивальдо, что не интересуюсь воспитанием твоей семьи.

Где-то глубоко внутри он почувствовал себя уязвленным.

– Ты что, думаешь, они безнадежны?

– На это мне глубоко наплевать. Но я решила, что больше никогда не буду подопытным кроликом для белых, которые хотят уяснить для себя, человек я или нет. Если им это не ясно, тем хуже, и тогда я лично желаю им окончить дни в страшных муках.

– Звучит не очень по-христиански, – сказал Вивальдо шутливо. Он с радостью прекратил бы этот разговор.

– Не знаю ничего лучше. Христианским заповедям меня учили все те же белые.

– О, черт! – разозлился он. – Опять то же самое.

Журнал полетел ему прямо в лицо, больно ударив по переносице.

– Что ты имеешь в виду, белый недоносок? – Она передразнила его. – Опять то же самое! Я живу в этой квартире больше месяца, а ты все еще думаешь, как забавно будет явиться со мной к твоей матери! Черт бы тебя побрал, вонючий белый либерал, ты что, думаешь, она лучше меня, а? – У нее перехватило дыхание, и она грозно двинулась на него, уперев руки в бока. – Значит, ты считаешь, что твоей потаскушке-матери будет полезно познакомиться с твоей шлюхой-негритянкой? Отвечай же!

– Да прекрати ты наконец! К нам же полиция вот-вот пожалует.

– И пусть пожалует. Я им скажу, что ты подобрал меня на улице и отказываешься платить, так и скажу. Раз считаешь меня шлюхой, тогда и обращайся со мной как со шлюхой, черт бы тебя побрал вместе с твоей белой висюлькой!

– Ида, я сказал глупость, прости. Но я совсем не то имел в виду, что ты думаешь. И, конечно, не хотел тебя обидеть.

– Нет, хотел. И имел в виду именно то. Знаешь почему? Потому что ты так устроен. Все вы, белые мужики, так устроены. А ваши белые подружки с плоскими задницами мнят о себе, что писают лучшим имбирным пивом и между ног у них бриллиант чистой воды. Если бы не проститутки, вам и перепихнуться было бы не с кем. Это факт. Все вы затраханные людишки. Слышишь? Затраханные людишки.

– Ладно, – сказал он устало. – Пусть мы затраханные людишки. Только замолчи. У нас и так забот хватает.

Это соответствовало истине: и хозяин дома, и соседи, и местный полицейский не одобряли присутствия Иды в квартире. Так что выразился он еще слишком тактично.

Ида изобразила на лице притворное раскаяние:

– Прости. Я совсем забыла. – Она вернулась на кухню, открыла сервант и побросала на пол все находившиеся там тарелки. Слава богу, их было немного.

– Хоть о чем-то пожалеешь, – сказала она. Единственные два стакана она вдребезги разнесла о холодильник. Вивальдо заслонил собой проигрыватель и, глядя на мечущуюся по кухне со слезами на глазах Иду, вдруг расхохотался. Она набросилась на него, как фурия, била и царапала его, а он, обороняясь рукой, продолжал смеяться. У него даже живот заболел. Жильцы потеряли терпение: кто колотил по трубе, кто по стене или по полу, а Вивальдо все хохотал. В конце концов он свалился на пол и катался, заливаясь смехом. Наконец к нему нехотя присоединилась Ида.

– Вставай с пола, ты, болван. Боже, ну какой же ты болван!

– Я же из породы затраханных людишек, – объявил он. – Боже, смилуйся надо мной. – Ида снова не могла удержаться от смеха, он потянул ее за собой на пол. – Смилуйся надо мной, детка, – сказал он. – Пожалей. – Стуки не прекращались, и тогда он сказал: – Вот ведь поселились в доме затраханные людишки, даже нельзя спокойно заняться любовью…