Другая страна

Теперь город показался друзьям совсем не таким, как несколько часов назад. За ту удивительную минуту, пережитую в комнате, что-то смягчилось в них, наполнив души умилением, пропасть между ними перестала существовать, а некий мощный поток, которому невозможно противостоять, нес их медленно, но неотвратимо к желанной цели.

Потому-то они и медлили, теряли время, деликатно оттягивая решающий миг. Захудалое кафе привлекло их внимание только потому, что было пустым; правда, пустовало оно недолго: вскоре туда ввалилось полдюжины орущих пьяную песню французских солдат. В другое время страшный шум, который они производили, был бы невыносимым, но теперь он стал чем-то вроде стены между ними и миром. Солдаты давали богатый материал для шуток, а разрядиться смехом им было сейчас просто необходимо; посетители, зашедшие после них, тоже сразу начинали пялиться на солдат, и это позволило друзьям, не привлекая внимания, обменяться нежным рукопожатием – этот скромный пролог к грядущему и так страшившему действу немного успокоил их сердца и умы.

По уснувшим улицам возвращались они в гостиницу, не встретив на своем пути даже бродячей кошки, но постоянно ощущая давящее присутствие собора. На мосту оба засмотрелись на отражение луны в воде. Звук шагов гулко отдавался в тишине. Дома были погружены в темноту – фонари встречались редко. Собор же ярко светился во тьме.

Луна освещала деревья, столы и стулья рядом с гостиницей. Войдя в номер, Ив запер за ними дверь, а Эрик подошел к окну, глядя на небо и величавые башни. Он прислушивался к журчанию воды, когда Ив позвал его. Эрик обернулся, Ив стоял между двумя кроватями совершенно голый.

– На какой хочешь спать кровати?

В голосе Ива была растерянность, как будто это была невесть какая сложная проблема.

– Мне все равно, – ответил Эрик серьезно.

Ив откинул одеяло на ближайшей к окну кровати и лег. Натянув одеяло до подбородка, он, лежа на спине, следил за Эриком. В полумраке его глаза казались огромными и очень темными. На губах играла слабая улыбка. Этот миг и эта улыбка навсегда вошли в сердце Эрика. Взгляд Ива был мучительно невинным, он доверчиво отдавал себя на милость Эрика: каким-то непостижимым образом эта минута уничтожила, предав забвению, грязные постели, отвратительную похотливую возню, все, что было у юноши прежде. Он смотрел в глаза другу, который не предаст его, своему первому возлюбленному. Эрик подошел к кровати, сел и стал раздеваться. Краем уха он продолжал слышать журчание воды.

– Дай, пожалуйста, сигарету, – попросил Ив. У него был новый голос, в нем звучало необычное волнение, и, взглянув на юношу, Эрик впервые понял, как лицо любимого человека может вдруг стать лицом незнакомца.

– Bien sûr[51]. – Он раскурил две сигареты и протянул одну Иву.

Таинственные крошечные огоньки осветили их лица, они улыбались друг другу почти как заговорщики. Эрик спросил:

– Ив, ты меня любишь?

– Да, – ответил Ив.

– Это хорошо, – сказал Эрик, – потому что я с ума по тебе схожу. Я люблю тебя.

Лунный свет залил комнату. Обнаженный Эрик медленно стянул с Ива одеяло. Они пожирали друг друга глазами. Взгляд Эрика долго блуждал по телу юноши, пока тот не воздел к нему руки и не поцеловал Эрика все с той же печальной улыбкой. Эрик чувствовал, как под его рукой шевелится и твердеет плоть юноши. Вскоре этот восставший знак пола заслонил все в его жизни, подобно собору, вознесшемуся над городом…

И вот теперь Ив, как будто тоже вспомнив тот день и ту ночь, повернул к нему голову и улыбнулся удивленной, задумчивой и лучезарной улыбкой. В эту минуту вошла мадам Беле, неся позвякивающие ножи, вилки и тарелки; она зажгла свет. Моря больше не было видно, изменилось и выражение лица Ива. Он, жмурясь, поднялся с пуфа. Мадам Беле аккуратно расставила приборы и, снова выйдя, тут же вернулась с бутылкой вина и штопором. Ив подошел к столу, чтобы открыть бутылку.

– Она думает, что ты собираешься бросить меня, – сказал Ив.

Он плеснул немного вина себе, а затем наполнил бокал Эрика. Бросив быстрый взгляд на друга, он долил вина в свой бокал и поставил бутылку на стол.

– Бросить тебя? – засмеялся Эрик. Его реакция обрадовала Ива, вызвав на лице юноши конфузливую улыбку. – Ты хочешь сказать – она думает, что я сбегаю от тебя?

– Она считает, что ты не вызовешь меня в Нью-Йорк. Говорит, что, оказавшись на родине, американцы меняются.

– Как она, черт ее дери, может это знать? – Эрик вдруг разозлился. – И нечего ей совать нос в чужие дела. – Тут мадам Беле снова вошла в комнату, и Эрик бросил на нее гневный взгляд. Она же невозмутимо поставила на стол блюдо с les crudités[52] и хлебницу и удалилась на кухню. Эрик проводил злобным взглядом прямую спину патриотки. – Вот уж чего я не выношу, так это вредных старух.

Они сели за стол.

– Она говорит так не со зла, – попытался оправдать ее Ив. – Она желает мне добра.

– Значит, считает добром для тебя – не доверять мне? И как раз в тот момент, когда я отплываю в Америку? По ее мнению, у нас нет других забот?