Другая страна

– Перестань. Ты же знаешь, люди не придают большого значения отношениям между мужчинами, не считают их серьезными. Немногие поверят, что мы любим друг друга. И что можем проливать при разлуке слезы. Они думают, что все это шуточки с целью эпатажа.

Эрик молча пережевывал сырые безвкусные овощи – даже глоток вина не улучшил их вкус. Живот вспучило, на лбу проступил пот.

– Я знаю. В Нью-Йорке к этому относятся еще хуже.

– Пустяки, – сказал Ив, в его голосе звучало трогательное желание положить конец этому разговору, – если ты меня не бросишь, мне ничего не страшно.

Эрик улыбнулся и тону, и самому заявлению, но от этих слов его обдало жаром, а горло перехватило, как от испуга.

– Ловлю на слове, – сказал он. Хотя это было произнесено тихо, Ив, видимо, уловил сдавленное волнение в его голосе и поднял голову от тарелки. Их взгляды встретились. Эрик смотрел Иву в глаза, видя при этом и его лоб, белевший в полутьме, словно череп, но, охваченный внезапным желанием, тут же перевел взгляд на красиво очерченные, полураскрытые губы. Зубы юноши поблескивали матовым светом. Сколько раз Эрик чувствовал их прикосновение к своему языку, сколько раз эти губы заставляли его стонать и сотрясаться в сладостной дрожи! Короткая поверхность стола, казалось, вибрировала от мгновенно возникшего между ними напряжения.

– А почему бы нам не расплатиться с мадам Беле и не отпустить ее с миром? – предложил Эрик.

Ив поднялся и прошел на кухню. Эрик механически жевал сырые, пропитанные чесночным соусом овощи и думал: это наша последняя ночь здесь. Наша последняя ночь. На кухне, как и прежде, зазвучали голоса; мадам Беле, похоже, вначале протестовала, но затем согласилась прийти утром. Эрик допил вино. Было слышно, как захлопнулась входная дверь и в комнату вошел Ив.

– Думаю, она немного рассердилась, – сказал он, улыбаясь, – но все-таки ушла. Вернется утром – главным образом, чтобы проститься с тобой. Мне кажется, она хочет, чтобы ты знал, как неприятен ей. – Ив не садился за стол, а стоял рядом, держа руки на бедрах. – Сказала, что цыпленок готов и чтобы мы поторопились, а то он остынет. – Он рассмеялся, и Эрик тоже. – А я ей возразил: это непринципиально, говорю, цыплята мне нравятся в любом виде. – Они снова дружно засмеялись. Потом смех резко оборвался, и воцарилась тишина.

Эрик встал из-за стола и направился к Иву, минуту они стояли друг напротив друга, как два борца, изучающие силовые возможности противника – бледные и улыбающиеся. Перед любовным актом Ив всегда выглядел испуганным и робким, но в этом не было ничего девического, он оставался юношей: это невинное ожидание, эта мужская беспомощность всегда пробуждали в Эрике настоящую бурю нежности. Все в нем, с головы до ног, вплоть до самых сокровенных глубин, вдруг начинало бурлить, словно огромный поток, устремившийся в узкий прорыв в горах. И подобно горной речке, этот поток обжигал его холодом и клокотал, тая в себе нечто темное, непонятное и не поддающееся контролю; неистовая сила, сотрясая все его тело, влекла к Иву. Именно эта сила, пугая Эрика, заставляла его быть особенно нежным. Сейчас он тоже с радостным изумлением легко коснулся щеки Ива. Улыбка исчезла с лица юноши, он взглянул Эрику в глаза, и они прильнули друг к другу.

Бутылка из-под вина и стаканы стояли забытые на столе, там же остались тарелки, блюдо, хлеб; в пепельнице дымилась сигарета Ива, она истлела, превратившись в серый пепел, продолжающий хранить вытянутую форму; на кухне горел свет.

– Говоришь, цыпленок тебя не очень волнует? – шепнул Эрик с улыбкой. Ив засмеялся в ответ, от него шел легкий запах чеснока и перца.

Они снова обнялись, потом разомкнули объятия и, держась за руки, нетвердыми шагами направились в спальню, в постель, вызывающую представление об уютной и просторной гавани. Сегодня она, как никогда прежде, казалась им гаванью, ведь неумолимый поток времени должен был вот-вот накрыть ее. И любили они сегодня друг друга с неистовой силой, никогда прежде столько не отдавая и не беря, и сгорали, рыдая, на стонущей под ними кровати.

Они любили друг друга медленно, долго и страстно, оба страшась неизбежного конца. Они боялись наступления утра, когда исчезнут с неба звезды и луна, когда от вида комнаты, которую грубо обнажат солнечные лучи, у них сожмется сердце, а застеленная постель открыто заявит, что вскоре она будет покоить чужую плоть. Любовь – дорогое удовольствие, как-то сказал Ив с характерным для него холодным изумлением. Ее надо окружать постоянным вниманием, не то она уйдет. И вот теперь, на какое-то время этого внимания не будет, на сколько им хватит этой ночи? Что принесет с собой утро? Неизбежное утро, за которым скрывается длинная череда ночей и утренних пробуждений.