Другая судьба

В начале вторжения айнзацгруппы[28] действовали слаженно и эффективно: массовые убийства, расстрелы, погромы, репрессии достигли своего апогея в Бабьем Яре, где было ликвидировано свыше тридцати трех с половиной тысяч евреев мужского пола. Уже в августе Гитлер потребовал расстреливать также женщин и детей, «мстителей будущего». Пятьдесят тысяч евреев к середине августа, в следующем квартале, благодаря техническому прогрессу – винтовки заменили автоматами, – пятьсот тысяч.

Гиммлер регулярно представлял отчеты о своих зачистках в «Волчье логово».

– Мы нашли более эффективный метод: евреи стоят у края рва, в который падают, когда мы открываем огонь.

– Отлично.

– Да, мой фюрер, но можно сделать еще лучше.

Гитлер смотрел на Гиммлера с явным удовлетворением. Гиммлер, с вялым лицом без подбородка, со сглаженными чертами и мимикой, как у слизняка, но этот слизняк улыбался и, казалось, единственный из всех приближенных не замечал его физической деградации. Гиммлер по-прежнему видел Гитлера тридцатых годов, спасителя, явившегося в бедственную пору, мессию, «того, к кому человечество обратит взоры с верой, как некогда к Христу». В его монокле запечатлелся этот образ, и никакого иного он принять не мог. Гитлер ценил в Гиммлере честолюбие и покорность. И то и другое было абсолютным. Он был воплощением идеального подчиненного, неспособного на инициативу, но скрупулезного до крайности в выполнении приказа, маленького человечка, не умеющего поставить перед собой большую задачу, но успешно решающего те, которые ему задают. Когда он получал задание, оно становилось его миссией. Он подходил к делу методично. То был идеальный палач: четкий, ограниченный, бюрократически мыслящий. Банальный исполнитель.

Всякий раз, когда Гитлер его вызывал, Гиммлер трясся, как перед экзаменом. Диктатор обожал этот страх, видя в нем знак своего ослепительного сияния и твердо зная, что этот человек, по крайней мере, его не предаст.

– Вы присутствовали на расстрелах в Минске?

– Да, мой фюрер.

– И что же?

– Все исполнено, мой фюрер.

– Нет, я спрашиваю, что́ вы при этом чувствовали.

Слизняк, ударившись в панику, едва не потерял монокль. Гиммлер совершенно не доверял своим эмоциям и реакциям. Гитлер это знал и жестоко играл на его скрытой неуверенности.

– Мой фюрер, эти люди во всем похожи на людей. У них есть глаза, рот, руки, ноги… Но на самом деле это чудовищные создания, чьи разум и душа спрятаны еще глубже, чем у животных. Это примитивные существа. То, что я испытал, можно сравнить с чувством при посещении бойни.

– Отлично, отлично, – сказал Гитлер; сравнение ему не понравилось, ибо он любил животных, особенно Блонди, свою новую собаку, которая была при нем в «Логове» и доставляла ему больше радости, чем какая-нибудь Ева Браун. – Мой дорогой Гиммлер, вы не раз спрашивали меня, что мы должны делать с евреями внутри страны, с евреями, говорящими по-немецки. Я откладывал ответ, потому что считал, что наш приоритет – захватить Россию. Теперь ситуация изменилась. У нас уйдет несколько лет на то, чтобы победить русских.

Про себя он думал: Мы никогда не победим русских.

– Соединенные Штаты неосторожно ввязались в конфликт, и их уничтожат японцы.

Про себя он думал: Японцам не потянуть против американцев.

– Англия почти обессилела.

Про себя он думал: Черчилль отлично мобилизовал окаянных «ростбифов», чтобы выиграть войну.

– И мы должны продолжать наше дело внутри страны, как и за ее пределами.

Так ускоримся же внутри страны, мы и так достаточно медлили.

– Евреи в ответе за войну четырнадцатого—восемнадцатого годов. Евреи в ответе и за эту войну.

Да, объявил войну я, но быструю войну, которую должен был выиграть; если она затягивается, виной тому международное еврейство.

– В тысяча девятьсот тридцать девятом, тридцатого января, в моей речи в Рейхстаге я предупредил: если война станет мировой, это будет вина евреев и евреи за нее поплатятся.

Это было не предупреждение, а угроза. Я грозил санкциями, чтобы Соединенные Штаты побоялись вступать в войну.

– Это предупреждение станет пророчеством.

Что им стоило отступить, этим идиотам, сами напросились.

– Война кончится не истреблением арийских народов, как замышляли евреи, а уничтожением еврейства.

Скорее, скорее, пока не произошло обратное.

– На сей раз я применю старый еврейский закон: око за око, зуб за зуб.

Сто очей за око, тысяча зубов за зуб – это будет бойня.

– Мы должны энергично проводить нашу политику.