Другая судьба

Одиннадцать-Тридцать угасла. Она научила Адольфа любви. Она научит его скорби. Только такой мучительной ценой можно стать человеком.

Бог дал – Бог взял. Мы осознаем, что он дал нам что-то, только когда оказывается, что он может это и забрать.

И жизнь, и талант, и детей, и любимого человека…

В этой череде потерь выковалась моя человечность.

Эта книга держит меня в таком умственном напряжении, что я начинаю опасаться за свое душевное равновесие. Вот уже много месяцев я продвигаюсь двумя путями, которые все дальше отстоят друг от друга. Я боюсь потерять почву под ногами. Рассказывать изо дня в день о двух людях, а на самом деле – об одном, причем первый становится негодяем, а второй хорошим человеком (но какой ценой!), – это изматывает нервы и сушит мозг. Страница за страницей, ибо я пишу роман в том порядке, в каком читатель его прочтет, я подвергаю себя мучениям. Если в понедельник я описываю Гитлера, который чужд страданиям, но противен мне, то во вторник повествую об Адольфе Г., которого ценю, но уж ему-то достается по полной.

Я не рискую их спутать, ведь они тянут каждый в свою сторону и выматывают меня.

Внутри меня они – единое целое.

Зачем заставлять себя писать так быстро и так интенсивно? Марафон на спринтерской скорости. Почему я не даю себе ни дня передышки? Почему сижу, не поднимая головы?

Наказываю себя за лень?

В этом я признался сегодня вечером Бруно М.

– Какая лень? – удивился он. – Ты же никогда не останавливаешься. Когда не пишешь – обдумываешь то, что собираешься написать. Ты и читаешь только для того, чтобы писать. Вывод: ты работаешь все время.

Может, он и прав… Но как это далеко от того, что я испытываю… Писать несколько недель или несколько месяцев в год – мне кажется, этого мало, сколь бы утомительны ни были эти недели и месяцы…

Читатель никогда не узнает, какие тени то и дело заглядывали мне через плечо и просились в мою историю: Лени Рифеншталь, Пикассо, Эйнштейн, Черчилль, Шёнберг, Стефан Цвейг… Я от них отмахивался.

Книга строится еще и из отказов.

Я уже не переношу Гитлера.

Я ненавидел его за преступную политику, за то, чем он стал – мессианским варваром, убежденным в своей вечной правоте, – но теперь я ненавижу его еще и за жизнь, которой он заставляет меня жить в последнее время.

Мне не терпится его убить.

Я посвящу эту книгу первому человеку, хотевшему его прикончить, – Георгу Эльзеру, простому скромному немцу, который раньше всех понял, что фюрер ведет мир к гибели.

Да, я посвящу мою книгу этому «террористу».

Пикантный парадокс: я сочиняю четыреста страниц, чтобы оживить на них некоего человека, и посвящаю книгу его убийце.

Решено: над последней частью я буду работать иначе – напишу сразу все главы о Гитлере. Я его уже едва выношу, скорее бы он умер.

Я уже знаю, что будет с Адольфом Г., но о нем напишу после, не параллельно.

Иначе я никогда не закончу книгу.

Жить изо дня в день с Гитлером… Ach, nein! Скорее бы пустить ему пулю в лоб…

Это была хорошая идея: работа продвигается быстро.

Так ли уж хороша была эта идея? Мне замечают, что я стал молчалив, хожу прихрамывая и сутулю плечи. Я объясняю, что таким был «мой герой»: видимо, я бессознательно подражаю ему.

Куда я качусь?

Я стал молчалив. Как он.

У меня болят колени. Как у него.

Я слушаю Вагнера. Как он.

Мне не хочется заниматься любовью. Как ему.

Я больше ни с кем не дружу. Как он.

Куда я качусь?

Холокост. О нем ни слова. Я упомяну только о «решении».

После четырех дней напряженной работы я закончил сцену, в которой Гитлер предписывает «окончательное решение». Это было невыносимо, но я доволен литературной обработкой, она мне удалась.

Я мало и плохо сплю.

Нет, ни на секунду я не заразился его идеями, но он заполонил меня. Я стар, удручен, перехожу от экзальтации к гневу, в больном теле, под низким небом Балтики или еще более низким потолком бункера.

Только убив его, я вернусь в свое тело.

Сегодня вечером, когда я спустился к столу, дети тотчас воскликнули:

– Готово дело, ты его убил!

Они обо всем догадались по моей улыбке.

Наконец-то за ужином царит веселая атмосфера. Оказывается, за меня очень беспокоились.

Я переключаюсь на Адольфа Г.

Я должен лететь в Канаду, где играют «Загадочные вариации» и «Гостя»: мне предстоят встречи, интервью, записи на телевидении и радио, и я боюсь, что времени не хватит. Хорошо бы закончить раньше.

Двадцатый век без Гитлера… Этот геополитический вымысел занял меня всерьез, потребовалось несколько месяцев размышлений, хотя результатом станут всего несколько строчек романа.