Другая Вера

В тот август Вера научилась печь блины и легкие бисквитные пироги на пяти яйцах, если они, конечно же, были, а так обходилась тремя. Главное – получше взбить, растереть желток с сахаром добела, ну а туда все что угодно – поспевший крыжовник, сливу, смородину и, разумеется, яблоки. Яблок в тот год было море, не успевали собирать.

Вера варила яблочный джем, и к концу месяца на террасе стояла батарея банок с темно-янтарным, застывшим, как желе, лакомством.

Роберт рубал этот джем и на завтрак, и на ужин – разрезал вдоль батон и аккуратно укладывал приличный слой джема. А Вера, глупая, влюбленная Вера не могла отвести от него глаз.

Все у них было прекрасно, они не сорились, не спорили по пустякам, не раздражались.

«Наверное, так будет всегда, – наивно думала она. – Просто мы подошли друг другу, как крышка к кастрюле».

Вспоминала, как ссорились дедушка с бабушкой. Однажды Вера спросила, почему. Бабушка растерялась и развела руками:

– А надоели друг другу! Столько лет бок о бок, сама подумай! Взбесишься тут, пристукнуть захочешь.

– А ты его всегда любила? – робко спросила Вера.

Бабушка удивилась:

– Конечно, любила. Иначе убила бы на вторую неделю, ты же знаешь, какой у деда характер! Ну и у меня, если честно, не сахар.

– А сейчас, – не отставала Вера, – сейчас тоже любишь?

Иногда, слушая их перепалки, она, по правде говоря, начинала в этом сомневаться.

– Ой, Вера, – поморщилась бабушка, – отстань, ради бога, с глупостями своими: любишь – не любишь! Ну что ты ко мне привязалась? Иди делом займись! Вот ей-богу!

– Нет, ты ответь, – настаивала покрасневшая от смущения и смелости внучка. – Что тебе, трудно?

Бабушка не на шутку разозлилась:

– Трудно, не трудно… Ну ты и липучка! Люблю ли? А черт его знает! – Вдруг она задумалась, примолкла. – В молодости с этим все ясно. А в старости… Не понимаю. Жизнь уже прожита, много пережито. Столько слез и нервов ушло. Дочь схоронили, Иннулю. – Бабушка отерла ладонью слезу. – До какой там любви? Привыкли, срослись, как два дерева, ну и скрипим потихоньку. Вроде и надоели друг другу, а разруби нас, разъедини. И вместе тесно, и врозь скучно. Устали мы друг от друга, это понятно. Но и жить без деда я вряд ли смогла бы. А вот убить иногда его хочется, по голове треснуть, – бабушка улыбнулась, – из дома сбежать. Сколько раз было: все, уезжаю. Хоть на три дня, на неделю. Только бы не видеть его, не слышать его ворчание. Пару раз уезжала – к Токаревым в Рязань. Ну и к тетке Галине в Киев. Села в поезд и балдею – одна! Никто не жужжит, не скрипит, есть не просит. Еду, как королева австрийская, в окошко поглядываю. Потом время обеда. Думаю, экономить не буду, ну их, эти бутерброды в пакете! Пойду в вагон-ресторан. А что, заслужила. Губы накрасила, серьги поправила, платье одернула – и вперед.

Смотрю, еще мужички взглядами провожают. Ну, не мужички, конечно, пенсионеры! Но все равно приятно: «Вот так тебе, старый пень!» Села за стол, открыла меню: борщ с чесночными пампушками, азу по-татарски, мороженое с клюквенным киселем.

Сижу, а в голове одно: «Как там мой Давка? Что ел на обед? Небось, кусок краковской с хлебом, а котлеты и суп греть не стал. Знаю его, все ему лень». А я тут… Борщ с пампушками, а мой дурак его любит! А с каким бы удовольствием он съел азу по-татарски, да еще и с жареной картошечкой! А кисель? Как мой Давка любит кисель. А я ему не варю, неохота».

Аппетит пропал. Вот, думаю, старая дура! И куда рванула, от чего? И от кого? От родного мужа? Сижу, давлюсь слезами. Прямо хоть с поезда прыгай! – Бабушка замолчала и посмотрела в окно. – Вот и думай: люблю, не люблю. Сама решай. Сложно все это, Верочка, потому что жизнь сложная штука, сама убедишься. Да и потом, – подумав, спокойно продолжила бабушка, – мне с ним, скажу тебе, совсем неплохо жилось, сама знаешь. С ребенком взял, с работы снял: «Сиди дома, воспитывай Инночку». Не отказывал ни в чем ни мне, ни дочке моей. И ты тоже это знаешь. Да и почему «моей» – Иннулю нашу всегда считал своей, обожал ее – ни денег не жалел, ни всего остального. Как это можно не оценить? На своих, на кровных, так не щедрятся. А тут на чужую.

Ну а потом появилась ты. Ну а дальше ты сама все знаешь! – Бабушка, поднявшись со стула и хлопнув себя по коленям, дала понять, что разговор окончен. – Иди, Вера, иди! Совсем ты меня заморочила!

«Странно, – подумала Вера тогда. – Говорит, любит, но иногда убить готова». Расстроилась немного, но решила – у всех же по-разному. У бабушки и деда – так, а у меня вполне может быть по-другому. И тоска чуть отпустила.

Двадцать четыре дня пролетели как один. К приезду бабушки они с Робертом вместе убрали в доме. «Все будем делать вместе, – решила тогда Вера, – все и всегда».

Расставались они тяжело, Вера провожала Роберта как на войну, плакала, не могла от него оторваться.

Он удивленно смотрел на нее:

– Ну что ты, Верочка? Завтра же увидимся! Ты приедешь в Москву.

– Я так привыкла к тебе, – рыдала Вера. – Как я смогу без тебя?