Другая Вера

Их последнее совместное лето, конец июля, тоже было прекрасным – в конце июня Вера наконец сдала госы и получила диплом. И ощутила себя самой счастливой на свете – как же она гордилась собой: справилась, окончила институт, получила профессию, родила сына и вернула семью. Вот только муж огорчал – стал нервным, дерганым, чужим, отдалился от них с Вадиком. То и дело заговаривал о том, что перспектив никаких, все плохо и отвратительно, кругом одна ложь и нечего делать вид, что все хорошо. Все это – самообман! Никогда и ничего здесь не будет! Такое глубокое болото, что выбраться из него невозможно.

– Неужели ты не видишь, как нас затягивает? Кого медленнее, а кого быстрее? – кричал он, ходя взад-вперед по комнате, и только ожесточался на ее слабые возражения:

– Ну все же живут, Робка, все как-то устраиваются, приспосабливаются.

– При-спо-са-бли-ва-ются? – по слогам повторял он. – А я не хочу! Не хочу, слышишь? Ни приспосабливаться, ни пристраиваться, ни смириться, как ты предлагаешь. Меня тошнит, понимаешь? От всего, слышишь? От их идеологии, в которую, уверен, они не верят и сами. От их съездов, лозунгов, призывов. От вечной лжи, по-крупному и по пустякам. От пустых полок, от невозможности носить то, что тебе нравится. От их колбасы из бумаги. От их бравурных маршей и красных полотнищ. От трупа вождя, который смердит. От их маразма и старческих брыл. Но главное – несвобода! Я не свободен, Вера! Ты понимаешь? Это тупик!

– Какой свободы тебе не хватает? – начинала раздражаться Вера.

Он окидывал ее презрительным взглядом и демонически хохотал:

– А, ну раз вам, милейшая, это требуется объяснять, то говорить мне с вами больше не о чем, извините.

– Прекращай паясничать, – устало отвечала Вера. – Хватит цирка, ей-богу.

Это повторялось почти каждый вечер. Вере безумно хотелось спать, а тут политические дискуссии, декларации, громкое возмущение. Вера умоляла Роберта говорить потише – слышимость в доме была прекрасной. На это он отвечал:

– Не хочешь слушать? Правда глаза колет?

Вера начинала плакать, а он хлопал дверью и уходил.

Вера действительно боялась за него: статью за тунеядство еще никто не отменял. Правда, Томка опять выручила, оформила нерадивого муженька подсобным рабочим к себе в магазин.

Томка приезжала в Москву пару раз в год, и они с Верой шли «посидеть» в хороший, известный ресторан, например, в «Арагви» или «Прагу». Томку там знали, и проходили они беспрепятственно. Важный швейцар в золотых галунах распахивал перед ними двери. Вера стеснялась непривычной роскоши и страшно робела из-за своего скромного, почти нищенского наряда, хрустального, слепящего глаза блеска люстр, тугих, белоснежных, накрахмаленных скатертей, услужливо склоненных официантов, подливающих ей вино.

В этих богатых интерьерах она особенно остро чувствовала себя нищенкой, Золушкой, самозванкой, попавшей сюда случайно, – не дай бог, распознают и выгонят. А вот Томка вела себя как рыба в воде: поджарая, сухая, с прекрасной стрижкой и маникюром, в дорогих импортных шмотках и обуви, в бриллиантах и золоте. Держалась небрежно, ела мало и только самые деликатесы – черную икру, крабы под майонезом, осетрину. А голодная Вера мела все подряд – салат столичный, лангет, мороженое. Неужели есть люди, которые едят все это чаще чем два раза в год?

Исподволь разглядывая ее, Томка вздыхала:

– Ох, Верка! Ну что ты нашла в этом… своем? Ну чем он тебя зацепил, а? Нет, ты скажи, подруга! Вот честно – не понимаю, но очень хочу понять, честно! Ну во всем же никчемный! Прости, Вер! Ох, не сошлась бы ты с ним после смерти баб Лары, сейчас бы наверняка была в шоколаде.

Вера старалась не обижаться и отмахивалась:

– Не понимаешь? Все ясно, ты не любила, – пыталась отшутиться она.

– Любила – не любила, – не поддерживала шутки Тамара. – Да при чем тут это? Жизнь надо строить, понимаешь? Мужик должен эту жизнь если не украшать, то уж точно облегчать, понимаешь? А твой? Он же, – Тамара пощелкала сухими, увешанными кольцами пальцами, подыскивая слова помягче, – он же хомут на твоей шее. Цепи пудовые. Виселица, Верк! А ты? Ты же красавица, умница! Трудяга такая!

Вера смеялась и предлагала закончить разговор. Обсуждать свою семейную жизнь ей не хотелось.