Другая женщина

Лёка честно пыталась построить нормальные семейные отношения, да и пора бы: тридцать три, еще немного, и рожать будет поздно. Но Гоша ее раздражал! Просто чудовищно. Своим занудством, рассеянностью, душевной слабостью. Не помогало ничего: ни общность интересов, ни схожесть литературных вкусов, ни вполне пристойный секс. Конечно, после Алика это было как газировка вместо шампанского… Зато надежно. Но скучно! Смертельно скучно. И если с Германом Валерьяновичем – да и с Аликом! – она чувствовала себя вечной девочкой, то с Гошей ей пришлось стать любящей мамочкой, а это вовсе Лёку не обрадовало. И потом, что может родиться от такого Гоши?! Узнав о разрыве, лучшая подруга недоумевала:

– Не понимаю, чего тебе надо? Ну ладно Алик – тот еще кобель…

– Могла бы вообще-то меня и предупредить! Подруга, называется!

– Да я и подумать не могла, что ты тут же прыгнешь к нему в объятия!

– Я тоже не могла…

– Кобель, конечно. Но такой пупсик, скажи? – И подруги хором вздохнули. – А Гоша тебе чем плох?!

– Он зануда! И маменькин сынок! Звонил ей по пятьдесят раз на дню. Нет, с меня вполне хватило одной безумной свекрови!

– Да уж, ты настрадалась.

– Он ничего не мог решить самостоятельно! – И Лёка выразительно передразнила Гошу: – «Как ты думаешь, Леонтия, мне надеть синюю рубашку или серую? А галстук какой?»

– Леонтия?!

– Он даже имя мое выучить не смог!

– Ну, не знаю, не знаю. С ним вполне можно было жить. Подумаешь, отвечала бы не глядя: рубашку – синюю! Галстук – желтый!

– Он так и оделся бы! Представляю реакцию его студенток!

Они посмеялись, но каждая осталась при своем: подруга мрачно подумала, что Люська с ее высокими запросами так и останется одна на веки вечные, а «Люська» еще яснее поняла: лучше быть одной, чем… Чем вместе с кем попало!

Каля была более проницательной и, послушав откровения сестры, сказала:

– Он тебя отравил!

– Кто?!

– Твой Герман Валерьянович. Собой отравил. Задал очень высокую планку, и теперь ты подсознательно ищешь такого же. Лёка, Герман был один такой!

– Может, ты и права. Да, верно, по сравнению с Германом все какие-то… мелкие.

К тому же Гоша оказался совершенно несовместим с кошкой, которую невзлюбил и даже побаивался, – Пеппи это прекрасно чувствовала и изводила Гошу, как могла: писала ему в тапки, кусала за пятки и гипнотизировала взглядом. Алика она, кстати сказать, просто обожала! В ответ на ультиматум «Или я, или кошка!» Лёка выбрала кошку, но через полтора года Пеппи умерла, и Лёка решила, что не станет никого больше заводить. Ни кошек, ни Гош с Аликами. Но Гоши с Аликами вдруг тоже как-то оживились! Зануда Гоша, который в первое после разрыва время звонил чуть не каждый день, а потом, слава богу, надолго пропал, снова проявился и донимал ее бесконечными разговорами «в пользу бедных», как любила сказать Каля. Каждый такой разговор начинался словами: «А вот мама говорит…» На пятый раз Лёка не выдержала:

– Мне совершенно неинтересно, что говорит твоя мама!

– Как?! – удивился Гоша. – Почему?!

– Потому. И не звони мне больше, умоляю!

А «пупсика» она встретила на Невском. Загорелый, белозубый и чертовски сексуальный Алик щеголял новым цветом волос (платиновый блондин, шикарно, ты что?!) и благоухал, как всегда, дорогим мужским парфюмом, хорошим трубочным табаком и слегка коньяком, тоже дорогим и хорошим. Алик любил пожить в свое удовольствие. Лёка растерялась, а он радостно облапил ее и несколько раз поцеловал в губы, пока она, опомнившись, не вырвалась.

– Ну ты жесто-окая! – произнес Алик тоном обиженного ребенка, слегка растягивая гласные, и вытянул губы трубочкой: – У-у, злюка!

Вот так он всегда и разговаривал. Разглядывая его улыбающуюся физиономию с ямочками на щеках, Лёка думала, что Алик похож одновременно и на резинового пупса, и на плюшевого медведя. Холеный, здоровый, отмытый до блеска, легкомысленный, веселый и совершенно беспринципный вечный мальчик в свеженьком льняном костюмчике.

– Чем это я жестокая?

– Бросила меня, маленького! А сама такая красотка!

– Вообще-то это ты меня бросил, забыл?

– Ой да ладно! Какая, в сущности, разница? Кто старое помянет… А куда ты так целеустремленно двигаешься, рыбка моя?

– Я опаздываю на урок. И перестань меня лапать!

– На уро-ок? Училка! Слушай, да забей ты на этот урок! Пойдем ко мне, а? Я ж тут рядышком, помнишь? Ну, пойдем, пойдем – прыгнем в кроватку! Давай!

– Никуда я с тобой не пойду, тем более в кроватку. Слушай, отстань, а?

Но Алик не отстал, а целую вечность тащился за ней по Невскому и трындел, то и дело норовя пристроить свою лапищу ей на бедро. Наконец Лёка вспомнила, что он понимает только мат – за время общения с Аликом она сильно пополнила свои весьма скудные познания в этой области. Лёка резко остановилась, повернулась, сурово посмотрела в его хитрые голубые глаза и произнесла всего одно весьма выразительное слово – тут он наконец отцепился.