Другая женщина

Тетя Катя посидела у Артемьевых, пока не упала температура – анальгин и правда помог. Пару дней Димка провалялся в постели, потом встал, и все пошло по-прежнему. Только с Томкой почти не разговаривал. Это была их вторая серьезная ссора – первая случилась из-за бабушки, когда Томка отказалась за ней ухаживать. Димка тогда просто переселился в бабушкину квартиру, и Томка скрепя сердце согласилась заходить днем и кормить бабку обедом. Как будто у нее есть время, с маленьким-то ребенком! Если б не Варька…

А Варька случайно встретилась с Димкой через пару недель после кризиса: шла через парк, а там Дима с Катюшкой – девочка качалась на качелях, а Димка, сидя рядом на скамейке, что-то писал в блокноте. Увидев Варвару, он закрыл блокнот и поднялся:

– Привет!

– Гуляете? Катюшка, привет!

Малышка тут же слезла с качелей и обняла Варьку, которую просто обожала:

– Валя! Пливет!

– Когда ж ты «р» научишься выговаривать, а? Пять лет уже, а все картавишь! Ну-ка, скажи: «Варвара!»

– Не-а! А у тебя пилоги есть?

– Вот научишься правильно выговаривать, и будут тебе пироги! А правда, пошли ко мне? Чаем напою! И пироги есть!

– Да нам домой уже пора.

– Как ты?

– Нормально.

– Нормально?! Весь зеленый!

– Да ладно, не весь. Местами.

– А что это ты там пишешь? Планы переустройства мира?

Димка усмехнулся:

– Да вроде того.

– А как у вас с Томкой?

– Нормально.

– Дон, мне-то не надо лапшу вешать!

Он промолчал и отвернулся, только скула дернулась.

– Ты бы простил ее, а? Ведь вам же дальше жить, детей растить…

– Варька… Все-то ты понимаешь… Ладно, пора двигаться к дому. Катюшка! Пошли! Господи, зачем тебе этот сучок?!

– Класивый потому что! Ты, что ли, не видишь? Это вовсе длакон!

Варька рассмеялась:

– Да, твоя дочь!

И, глядя им вслед, подумала, что на самом деле ничего не понимает – уж больно странно выглядит Дон, совсем на себя не похож…

Пока Варька, бредя домой от Артемьевых, вспоминала события недавнего прошлого, а Томка, зевая, разбирала постель – второй час, ты подумай, как засиделись с Варварой! – за семьсот с лишним километров от них Митя и Лёка медленно приходили в себя. Лежать им было почему-то не очень удобно. Митя некоторое время с удивлением рассматривал красный тапочек, маячивший у него перед носом, потом догадался и быстро перевернулся на спину, притянув к себе Лёку, которая, томно вздохнув, послушно улеглась сверху.

– Слушай, почему это мы на полу?!

– Потому-у…

– Понятно. Тебе жестко было, бедная!

– Я не заметила…

– Дорогая! – Он поцеловал ее в шею под ушком, потом вдруг рассмеялся.

– Что ты?

– Да так. Странное чувство…

– Какое?

– Словно это первый раз! Как будто я впервые с женщиной!

– Адам после грехопадения?

– Вроде того.

– Ладно, вставай, Адам! А то мы всю пыль с ковра собрали!

Они перебрались на кухню – у обоих тут же возникло ощущение, что этих двух месяцев расставания и не было: Митя так же, как тогда, наворачивал такую же жареную цветную капусту с куриной котлетой, а Лёка опять сидела и любовалась им, подперев щеку рукой.

– Слушай, совсем забыл! – сказал Митя, едва прожевав первый кусок. – Я ведь написал кое-что за это время.

– Правда?! Стихи?

– Нет, совсем не стихи. Это вроде как проза. Повесть, что ли? Называется «Письма к Леа».

– Я хочу почитать!

– Конечно! Только надо еще править. Понимаешь, мне писать-то некогда, да и негде. Поэтому текст частично в блокнотах, а почерк у меня… Ну, сама увидишь. Потом я купил маленький ноутбук и писал по дороге. И по ночам. В общем, это все нужно привести в порядок, и я надеялся, что ты поможешь… Лёка?!

Лёка вдруг заплакала навзрыд – слезы так и брызнули!

– Господи, да что ж такое?! – Митя кинулся обнимать и целовать, а Лёка, отвечая на его поцелуи, бормотала, смеясь и плача одновременно:

– Я знала, знала! Я чувствовала это в тебе! Я знала, что мы не просто так! Я все сделаю – перепишу, напечатаю, выправлю! Там большой текст? Книжка получится?

– Ты даже не прочла, а думаешь о книжке! Может, это сплошная графомания!

– Нет! Этого не может быть! У тебя дар, я знаю! Я сразу это поняла!

– Ты так веришь в меня, что даже страшно…

Мите действительно стало страшно: а вдруг, если текст на самом деле ничего не стоит, она разочаруется?! В самом-то деле – что в нем есть такого, чтобы привлечь столь изысканную женщину, как Леа? Ничего! Но в глубине души он знал: написанное – прекрасно. Митя еще не догадывался, что теперь всю жизнь его душа так и будет колебаться на весах, которые держит своенравная Муза – от полного отчаянья и ощущения собственной никчемности до классического «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!».

Хотя он все время что-то сочинял и даже иногда записывал, то, что происходило с ним в последние два месяца, совсем не было похоже на прежнее! Уже после смерти бабушки Митя почувствовал, как что-то сдвинулось в душе, словно слегка приоткрылась тяжелая дверь в таинственную сокровищницу. Он попытался было написать рассказ или повесть о бабушкиной жизни – получалось плохо, да он и сам понимал, что горе еще переполняет душу.