Другие барабаны

— Я давала ему ликеру на сахаре, — сказала Агне, помахав проезжающему таксисту, — чтобы он не кричал. Иначе ты бы выставил нас на улицу, братец.

Она засмеялась, и я вздрогнул. У нее такой же смех, как у Зои, рассеянный, полный холодных пузырьков — смех, только и всего, остальное сестра умудрилась растворить в себе без остатка. Лютое ratio глядело на меня из ее глаз, сырое, неистребимое виленское чванство. Я часто представлял себе двух ее отцов — проворных белобрысых гадов, до сих пор, наверное, живущих на берегах Нерис. Отцы слились в моей сестре, как шестеро детей Шивы в теле победителя демонов.

— Ликеру? — я взялся за край коляски и стал ее покачивать. — Хорошо, что не Conium maculatum. Мог бы и вовсе не проснуться.

Агне кивнула водителю, заехавшему одним колесом на тротуар, подождала, пока я открою ей дверь, устроилась на заднем сиденье, положив сына рядом с собой, опустила оконное стекло и хмуро посмотрела на меня снизу вверх:

— А ты, Костас, тот еще rabo. Хорошо, что я тебе не сестра и могу послать тебя к такой-то матери.

Написал это и сразу вспомнил, что я уже слышал это не сестра. В мой первый лиссабонский вечер, под персидским ковром. Помню, что, осмотрев дом сверху донизу, я зашел в столовую и запустил руки под ковер, вслепую приподняв тяжелую крышку «Безендорфера», мне казалось, что там, в темноте, притаились тесно сдвинутые зубы горячего, шумного, но дружелюбного животного. Вечером мы с Агне завели себе шалаш между двумя рояльными копытцами, притащив туда печенье и рюмки с винными опивками, втихомолку взятые на кухне, Когда она поцеловала меня в первый раз, я отшатнулся и со всего маху навалился на педаль, послышался хриплый собачий вздох, потом щелчок, в глубине рояля что-то укоризненно загудело.

— Не бойся, я тебе не настоящая сестра, — утешила меня Агне. — Я тебе седьмая вода на киселе, нам все что угодно можно делать.

Делать с Агне все что угодно я не хотел, хотя она чудесно пахла гелиотропом, наверное, втихомолку душилась у матери в спальне. Меня пугали ее широкие ладони, достойные жены викинга, и медленный пасмурный взгляд. Как бы то ни было, сестра была продолжением и условием этого дома, я принимал ее ласки, закрыв глаза и думая о ящичках комодов, похожих на пчелиные соты, и потайных дверцах секретеров в кабинете хозяина.

Полагаю, что не я один так поступал. Молодая жена Фабиу наверняка думала о том же самом, когда закрывала глаза и позволяла мужу делать с собой все, что он хотел с ней делать. Она думала о ленивых завтраках на залитой солнцем террасе, о золотистом столбе пыли на чердаке, о стрекозах, сжимающих лапками сизые виноградные ягоды. Она думала о дюжинах Quinta do Noval в винном погребе и рассохшихся шкафах, набитых столовым серебром. И еще она думала о Зеппо, похоже, она только и делала, что думала о Зеппо.

— Ты когда-нибудь видел зеленую квакву? — внезапно сказала тетка у меня за спиной.

— Кого? — я присел на край кровати со стаканом в руке. К утру меня стала мучить жажда, и я принялся таскать из гостиничного бара ликеры, которыми поначалу побрезговал.

— Кваква сидит на корнях мангрового дерева и ждет рыбу, просто сидит и ждет, — Зоя говорила медленно, как во сне, но я видел, что глаза ее открыты. — Я так всю жизнь прожила. Приличные цапли взбалтывают воду, растопыривают крылья, чтобы привлечь рыбу тенью, а я просто сидела на корнях дерева. И этим деревом был Фабиу Брага.

— Никогда не думал о нем как о дереве.

— А зря. Он был большим раскидистым деревом, полным странностей и всяческой кривизны, — тетка приподнялась на локтях и кивнула на стакан. — Дай и мне глотнуть. Я прожила с Фабиу столько лет, но не знала даже, откуда в доме берутся деньги. Однажды я попросила у него пару сотен, чтобы заплатить настройщику, а у него не оказалось наличных. Подожди немного, сказал Фабиу, надел белую рубашку и вышел из дому. Через час он вернулся и высыпал на стол целую гору медных монет, мне пришлось сгрести их в хозяйственную сумку и целый день менять на банкноты в мелких лавочках.

— Судя по всему, он был самым заурядным игроком.

— Он был чем угодно, только не заурядным чем-то там, — сердито сказала тетка и отвернулась.

— Однажды, когда вас с Фабиу не было дома, — сказал я, чтобы прервать молчание, — я зашел к тебе в спальню, забрался под твое одеяло и лежал там минут десять, глядя в потолок. На одеяле были разбросаны вещи, приготовленные для стирки, я запомнил, как они лежали, и потом аккуратно разложил в таком же порядке. В этом было больше смысла, чем во всех свиданиях с Агне под роялем, вернее, под лысым персидским ковром.

— Ковров в доме всегда было слишком много, особенно на стенах, а те, что лежали на полу, были испорчены старой собакой, — задумчиво сказала тетка.

— Собакой, молью и сыростью, — засмеялся я. — От них воняло, как от клетки с опоссумом.

— Этого не могло быть, — воскликнула она горестно. — Я бы почуяла. Скажи, что ты врешь!

И я сказал, что мне стоило. Хотя опоссумами в доме пахнет до сих пор.