Другие барабаны

У меня был свой дом, Хани, странный, недружелюбный, забитый черный резной мебелью, задыхающийся от пыли, протекающий от дождей. Но — мой, понимаешь, мой, от подвала с прокисшим вином до засиженной чайками черепичной крыши. А теперь в нем будет жить Лилиенталь! Который посадил меня в тюрьму!

Нет, здесь что-то не то, не стал бы он пачкаться. Он слишком озабочен чистотой своего пространства, мой друг Ли. У него бы терпения не хватило рассчитывать обстоятельства такой длинной лентой, со всеми изгибами и поворотами. Он даже кожуру с апельсина не может срезать серпантином, обдирает пальцами как попало. И куража в нем такого нет.

Достаточно вспомнить, как он перепугался, когда в его камин упала сова, он чуть в окно не выбросился, таким плохим знаком это ему показалось. Пришлось мне вынести ее вон, взявшись двумя пальцами за серую встопорщенную шею. Сова там, наверное, сто лет жила, в каминной трубе, просто мы в первый раз решили его затопить, разобрали завалы барахла в очаге и развели огонь на старых углях. Будь у меня такой камин, я бы топил его зимой и летом, а Ли держал в нем старые кисти и скипидар.

Нет, это не Лилиенталь, он бы поленился. Уж очень пестро для него, чересчур практично, слишком много серпантина. Тот, кто это сделал, хорошо знал мои обстоятельства, и я узнаю, кто это, дайте срок. Узнаю и убью.

* * *

Нянин ладан нюхать нянин ландыш

няня — меду! опухают гланды

холод голод ото-ла-рин-го-лог

Желтый утренний трамвай, пустой и гулкий, как жестянка из-под маслин, долго поднимал нас к парку Эштрела. В тот день у Агне было свидание с учителем музыки, отчим был с ней строг и сам выслушивал гаммы после занятий. Спросили бы меня — я бы сразу сказал, что ничего не выйдет. На лбу у сестры было вытиснено клеймо бесталанности, словно крылатая змейка на картинах Лукаса Кранаха Старшего, я это даже тогда понимал, в девяносто первом.

Мама осталась дома, а мы с теткой взяли фляжку с зеленым вином и поехали в парк на electrico, я хотел увидеть базилику Марии Первой, о которой прочел в путеводителе, а она, наверное, хотела помолчать, потому что молчала всю дорогу. Один раз только, когда я заметил, что купол часовни похож на кошачью голову, она наклонилась к моему уху и сказала шепотом:

— Замечать такое и сравнивать предметы с животными, это женственная привычка. Это у тебя от деда-еврея. У меня один любовник был такой: входил во все детали, сразу мог сказать, какого оттенка скорлупа у гнилого каштана. А про спинки лягушек говорил, что они отражают серую осоку и небесную синеву.

— А русского любовника у тебя не было? — я немного обиделся, сам не знаю почему.

— Были, — она зевнула, прикрыв рот ладонью.

— Много?

— У меня было примерно столько мужчин, сколько шпилек в волосах, — сказала она, немного помолчав, и сделала страшные глаза. Я с сомнением покосился на увесистый узел из двух пшеничных кос, заметно тянущий голову назад.

Слышала бы это моя мать, подумал я, уткнувшись в оконное стекло, за которым плавно проезжали почтовые открытки и марки Correio Portugal из моей коллекции. Мне четырнадцать лет, почему она говорит со мной, как с равным, и перечисляет своих любовников — она, что, сумасшедшая?

Вино тетка выпила сама, охладив его в питьевом фонтанчике, и, когда я вернулся из собора, насмотревшись на фрески, она лежала на газоне, возле памятника Жункейру, засиженного голубями, и улыбалась сама себе.

— Садись рядом, Косточка. Что ты скажешь, если я выкрашу волосы в красный цвет? — она смотрела на меня из травы, заложив руки за голову. Я молча покрутил пальцем у виска.

— Красный — это цвет узнавания. Я читала, что в одном племени люди помечали красным своих покойников, чтобы не перепутать с чужими на том свете. Ты меня не перепутаешь? Садись же.

Я помотал головой. Мне нравилось стоять там и смотреть на нее сверху.

— Может быть, когда мы встретимся в другой жизни, я буду муравьем или коноплянкой, — продолжала она. — И ты меня не узнаешь. Ты когда-нибудь видел коноплянку?

— Видел, на дедовом хуторе, в кусте крыжовника. Мальчишки их ловили на птичий клей.

— Вон одна сидит, с красным темечком, — тетка показала пальцем куда-то в куст, но я ничего не увидел. — Темечко бывает только у самца, он не строит гнезда, а если его посадить в клетку — весь изобьется о прутья. Зато поет хорошо.

— Ну и что? — я никак не мог взять в толк, к чему она ведет.

— А у самок все наоборот. Они только и делают, что вьют гнезда, а петь совсем не умеют. Мир переполнен серыми, молчаливыми самками коноплянки, такими же, как я, прямо хоть беги отсюда. И все мы с детства знаем, как нужно волочить крыло, чтобы отвести любопытную кошку от гнезда. Столько любопытных кошек не наберется во всей Поднебесной.