Другие барабаны

Лилиенталь предлагал мне снять с ним на пару бунгало где-нибудь в Торребланко, и я загорелся, даже несколько писем написал хозяевам дешевых домишек. Мой друг собирался рисовать там горный пейзаж, чтобы окупить поездку, а меня готов был содержать в качестве повара, собеседника и гонца, няня бы сказала — «прислуга за всё». Хотел бы я знать, кто этот безумный ценитель, готовый платить деньги за свинцовую белизну Лилиенталевых пейзажей? Одну свою картинку Ли подарил мне вскоре после нашего знакомства: по закрашенному белым куску картона была проведена еще более белая линия, грубая и рельефная, означающая, как автор пояснил, бег молодой лошади. С лошади долго осыпались крошки засохших белил, зато в темноте линия тускло светилась и даже, кажется, двигалась.

В Испанию Лилиенталь уехал без меня, ему подвернулась начинающая русская модель, и он решил, что вместо пейзажа будет писать поясной портрет. Я не обиделся — к тому времени у меня обострились проблемы с кредиторами, и нужно было срочно искать работу. К тому же я получил письмо от матери, где она грозилась приехать в начале лета, так что всерьез озаботился своими condic~oes de vida, хотя знал, что Юдита не приедет, не на что ей ехать. К чему я это рассказываю? К тому, что когда в десять утра меня привели к следователю и оставили в кабинете одного, я первым делом подумал о Лилиентале и о том, как было бы здорово с ним поговорить.

С тех пор, как я звонил ему в марте и обозвал старым, уродливым и срамным фанфароном, прошло недели три, не меньше, и я был уверен, что он меня простил. Долго думать было некогда, я понятия не имел, куда подевался Пруэнса, и ожидал его с минуты на минуту, так что я сел на подоконник и набрал единственный номер, который знаю наизусть.

В доме Лилиенталя никто не снимал трубку, я выслушал гудков двадцать, не меньше, положил трубку, но тут же снова поднял ее и набрал свой собственный номер. Представить, что мой дом уже продан и Ли спокойно в него перебрался, было невозможно, но я уже перестал удивляться невозможным вещам и бояться чудовищ. Я сам чудовище.

— Алло? — женский голос показался мне незнакомым, я растерялся и промолчал.

— Алло, — повторили там, в моем доме. — Мисс Брага у телефона.

— Мисс кто?

— Косточка! — в трубке раздался знакомый смешок — Где ты шляешься, я уже неделю тут живу, а тебя все нет. Мне пришлось содрать с дверей какую-то сургучную кляксу!

— Господи, Агне, не тараторь, — я смотрел на дверь кабинета и был готов положить трубку в любой момент. — Куда подевалась Байша? И зачем ты содрала муниципальную печать?

— Ты мне и слова сказать не даешь, — обиженно сказала Агне. — Сначала я ждала, что хоть кто-нибудь объявится, а потом взяла твой телефон — ты его забыл! — и стала звонить всем подряд. Дошла до буквы л, дозвонилась до одного твоего друга, и он сказал, что ты скоро вернешься. Очень вежливый голос. А Байши здесь нет, на ее двери висит здоровенный замок.

— Так вот почему я не дождался сигарет, — подумал я вслух, глядя в окно на тюремный двор.

— Сигарет? Я тут стала убираться, потому что в доме дышать нечем, — продолжала Агне, — залезла в кладовку, а там такое! Все в красной мякоти, даже стены, я сначала испугалась, а потом поняла, что это мамина банка взорвалась, малина с сахаром.

— Не гони, сестра, не было там никакой малины. Только пустые банки. И каток для отжима белья.

— Банку я выбросила, — Агне понизила голос, — но там была записка, ну знаешь, эта, из маминых. По-моему, она адресована тебе.

— Читай, — я прислушивался к шагам на лестнице. Голос охранника послышался за дверью, парень явно куда-то отлучался. Похоже, меня здесь четверть часа вообще никто не охранял.

— Сейчас! — Агне со стуком положила трубку на стол, я сразу представил себе бакелитовый корпус телефона и блокнот на шнурке. И то, как свет сейчас падает на волосы моей сводной сестры, такие же светлые, густые, какие были у ее матери, пока ее не остригли, как мученицу Харитину в Понте. Мученицу положили в мешок с песком и бросили в море, а тело тетки сожгли в печи огненной, пока я отсиживался в кафе у ворот crematorio.

— Читаю, — весело сказала Агне и прочитала:

Два пана из города Вильнюса
катались на краденом виллисе,
и — вот ведь тоска! —
никто не искал ни виллис,
ни панов из Вильнюса.

— Спасибо, — сказал я и положил трубку, потому что дверная ручка повернулась один раз. Здесь все ручки старинные, даже в камерах — чтобы открыть, нужно два раза повернуть, до щелчка. Когда ручка повернулась во второй раз и раздался щелчок, я уже сидел, положив руки на колени.

— Долго ждали? — спросил Пруэнса, снимая и встряхивая свое черное пальто, брызги от него летели, как от лохматой собаки, пришедшей с дождя.

— Не слишком, — я отвечал не думая, пытаясь восстановить в памяти сомнительный лимерик, прочитанный сестрой, тем временем следователь повесил пальто на гвоздь, подошел к столу и залпом допил свою холодную заварку.