Другие. Бессмертный взвод

Некоторое время разведчики сидели молча. Благо было чем заняться. Они пересчитывали патроны, делили по флягам воду. Еды не осталось. Саша понимал, что бойцы изнемогают от голода. Постепенно воздух густел и наполнялся прохладой. Вечер в Другой Чечне приходил так же стремительно, как и в обычной.

– Ты мне пару часов назад говорил об уязвимости, которую почувствовал в драке с тем бойцом, – напомнил Акимову Стольников. – Но с ножом обращаешься не хуже любого из моих людей.

– Да уж, – отмахнулся лейтенант и рассмеялся. – Любовь к холодному оружию у меня от дедушки.

Бойцы подтянулись к месту разговора, оставив на постах только Айдарова, у которого был ночной прицел, и Ермоловича.

– От дедушки? Он имел отношение к боевому оружию?

– В некотором смысле.

– Ну так расскажи о своем супердедушке. Нам голод чем-то нужно глушить, как думаешь?

Акимов почесал нос и заявил:

– Эту историю нужно рассказывать издалека.

– А ты куда-то торопишься?

Мамаев тихо засмеялся.

– Ну ладно, – согласился лейтенант. – Мы в одном доме жили, в Вологде. Я с родителями в двадцатой квартире, а дед Захар в четырнадцатой. Сухонький такой. Сидит на лавочке, тридцатью двумя стальными зубами собак пугает. Он был третьим и последним супругом покойной бабушки Евдокии. Она перед этим двоих мужей схоронила. Тоже глазки у всех были добрые, человечные. Бабулька безошибочно предсказывала осадки и была личным биографом проститутки Марины из двадцатой квартиры. Она осуждала ее и предсказывала скорый переход этой особы из общества людей в мир животных. Чтобы пресечь это явление, противоречащее учению Дарвина, бабушка Евдокия вырезывала для нее из газет объявления о приеме на работу швей, валяльщиц и лепщиц пельменей.

– Что-то он совсем издалека начал, – заметил Баскаков.

– Не перебивай, – приказал Стольников. – Давай, Акимов, о проститутке. А то мы тут совсем одичали. Хоть о нормальной жизни послушаем.

– Я о бабушке рассказывал.

– Ладно, давай о бабушке. – Саша огорченно вздохнул, смешливо посматривая на бойцов.

– Что касается ее возраста, то тут все в потемках, – сказал Акимов. – Известно лишь, что в Москве до сих пор торчит мертвый вяз, который видел живого Наполеона. Так вот бабка Евдокия наблюдала тот вяз мелким саженцем, когда Наполеона и в проекте не было. Знающие люди говорили, что когда-то давно старушенция служила в Большом и прижигала зеленкой юного Мариса Лиепу, когда его во время танцев нечаянно прокалывала локтями и коленками пожилая Галина Уланова.

С дедом Захаром они срослись аурами. Тот тоже был творческой личностью. Творил чудеса, стал зубным техником высшего разряда, вставлял искусственные клыки даже самим товарищам Пельше и Косыгину. Имел свою мастерскую с маленькой доменной печью и свободный выезд за рубеж за качественными материалами. Но потом дед Захар встретил бабушку Евдокию, и все его волшебство накрылось металлокерамическим тазом. Искусство мастера ушло в ревность. Оно проявлялось харизматично и пафосно. Деду ежедневно казалось, что ровесница Петрарки ему изменяет. Он начинал пить не закусывая и клялся продать долбаную саблю косоглазым.

– Редкий случай услышать слова «Петрарка», «долбаная сабля» и «косоглазые» в одном предложении, – заметил Стольников.

– А все из-за меча, который привез в сорок пятом второй муж бабушки Евдокии! Он был у нее самым любимым из всех трех. Она каждую субботу протирала мягонькой тряпочкой лезвие и ножны. Это бабкино чувство черной нитью протянулось через всю жизнь старца Захара. Глядя, как его любимая старуха полирует оружие кустарного производства, он скрипел зубами и надирался как свинья. После чего дед вступал в конфликт с любимой и последующую неделю точил чужие зубы. Он не показывался из мастерской, пока гематомы не растворялись в румянце.

Вскоре из Японии пришло письмо, в котором иероглифами, латиницей и кириллицей сообщалось, что долбаная сабля, выигранная в подкидного дурака рядовым Афанасьевым у капрала морской пехоты Брауна, вообще-то является изделием мастера Масамунэ. Мечу шестьсот пятьдесят лет, он входит в список из ста двадцати двух катан, являющихся национальным сокровищем Японии. Также сообщалось, что если бабка Евдокия-сан не возражает, то они согласны меч у нее выкупить. За три миллиона долларов плюс посудомоечная машина в максимальной комплектации. Бабка Евдокия-сан на всякий случай уточнила у представителя Министерства культуры СССР, принесшего письмо, – посудомоечная мущина или посудомоечная машина. Получив ответ, она заявила, что меч ей дорог как память о любимом. Мол, если к ней еще кто-нибудь с таким предложением подвалит, то наречет она себя сегуном Евдокио Ильиничной Ермолаидзяки и развалит гаденыша этой самой масамуной от макушки до седалища.