Другие. Боевые сталкеры

Он начинал путаться в своих мыслях. В первые мгновения этих логических выкладок ему даже показалось, что бредит. Однако сколько раз он ни начинал рассуждать с самого начала, столько же раз приближался к одному и тому же. Он был совершенно невиновен!

Был. До того момента, когда решил нанести удар топором в лицо молодого сыщика.

Зацепившись в темноте за лежащий в траве сук, он плашмя упал на землю.

Остаток ночи провел под деревом. Как и все ночи до этого. Страшная мысль о скором лишении свободы, а значит, и казни в пятьдесят девятом году сверлила его воспаленный мозг. Пытаясь подтвердить ее или опровергнуть, он призывал на помощь высшие силы. Однако память не восстановила для него ни единого нового факта. Он помнил практически каждый свой день за последние двадцать пять лет. И не было ничего, что могло бы помочь ему в поиске себя, неизвестного, в себе.

Он заснул перед самым рассветом, не в силах более сопротивляться усталости…

Едва солнце позолотило верхушки березовой рощи, которая на эту ночь стала приютом для Ждана, он застонал и открыл глаза. Его веки, распухшие до размеров небольших помидоров, ему не повиновались. Щеки, натянутые, как барабан, обезобразили его лицо до неузнаваемости. Руки-мутанты и шея, словно стянутая стальным обручем, — до смерти от анафилактического шока Ждану оставались считаные часы. Рассвет лишь оттянул этот срок. Еще одного часа темноты кровососущим тварям вполне хватило бы на то, чтобы умертвить свою жертву…

Попытавшись осмотреть себя, Ждан мгновенно поставил себе диагноз. Он был неутешителен: ему срочно была необходима медицинская помощь и дезинтоксикаторы. Пораженная в тысяче мест шея вызвала отек гортани, и полковник заподозрил необходимость трахеотомии. Действительно, у него наступило такое удушье, что лишь горлосечение и введение в трахею канюли могло спасти его от удушья. Но кто сделает эту простую в общем-то операцию здесь, в лесу, в пятьдесят девятом?

Жданом овладела паника. И тут же напомнила о себе температура.

Встав на ноги, чтобы лучше почувствовать свое тело, он отмерил время, разделяющее его жизнь от его смерти:

— Один час…

До проселочной дороги, которую он не разглядел ночью, оставалось каких-то пятьдесят метров.

Преодолев за несколько минут жалкие полсотни метров, Ждан вышел на дорогу. Оставшихся сил хватило лишь на то, чтобы повернуться в направлении поселка. Анафилактический шок как последствие тяжелейшей реакции организма на яд насекомых вступил в новую фазу.

В ту же минуту полковник, неловко выворачивая руки и ноги, рухнул в прохладную, не успевшую нагреться после ночи, пыль…

— Ежели ты, мандюк старый, еще раз устроишь мне такой ремонт, я тебя, как козла, привяжу к ограде! — Старая Макарычиха, шевеля вожжами, отчитывала непутевого мужа.

«Старый мандюк», отпросившись у старухи на полевой стан («на пару часков») для «осуществления ремонта» покосившейся бани, вчера в обед улизнул со двора. Баня, что была построена десять лет назад на стане для мытья колхозников после работ, действительно покосилась. И старик Филимон Гузнов, отвечающий за ее содержание в должном виде, на самом деле пригласил деда Макарова. Но речь шла не о ремонте, а об уничтожении двухлитровой бутыли первача, который Гузнов гнал три предыдущих дня. А дело дошло до бани лишь в таком виде — оба деда уселись на ее крыльцо и, ожидая, пока она нагреется, разложили на ступенях соленые огурцы. Время пролетело незаметно. Старик Макаров пришел в себя лишь в пять часов утра следующего дня, когда жена стала его охаживать арапником.

Возвращение в родное село было тяжелым. Надежда на похмелку улетучилась сразу после материализации перед ним жены, которую в деревне за ее прижимистость и суровое отношение к мужу называли Макарычихой. Утро обещало быть суровым. Голова старика, в которой после каждой кочки разбивалась пустая двухлитровая бутыль, грозила треснуть. Лошадь шла ровным шагом, а Макаров сидел на телеге и думал о том, как снять головную боль. Анестезия могла наступить лишь в единственном случае, но как раз он был недоступен. О возможности того, что у жены можно будет выпросить стакан наливки, бесполезно мечтать.

И тут, словно в забытьи, он услыхал голос жены. На этот раз он был не грозен, а испуган.

— Ой, Федь, ктой-то там?

Старик обернулся по ходу движения и увидел странную для этих мест картину: на проезжей части, которую редко балуют автомобили, лежал мужик. Его неестественно вывернутые локти и колени говорили о том, что человек либо мертвецки пьян, либо серьезно болен.

— А ну, старая, тр-р!.. — непонятно кому скомандовал Макаров, то ли жене, то ли кобыле.

Спрыгнув с телеги, он засеменил к лежащему кривой походкой. Перевернув незнакомца лицом вверх, он срывающимся голосом рявкнул:

— Подай телегу сюда! Человека гнус заел!..

Дома он уже полностью чувствовал себя главнокомандующим.

— Постель готовь, воду с полотенцем и… водки бутылку!

— А хрен тебе не затесать, чтобы вострее был?! — сообразила Макарычиха.