Другие хозяева

Мать говорила, а Илья с трудом понимал, о чем это она. Неожиданно пробудившееся желание рукодельничать казалось неважным, несущественным – особенно сейчас. Почти столь же неуместным и оскорбительным, как Мишины слова о Томочке.

Ирина легонько поцеловала его в щеку.

– Пошли, дорогой мой, почаевничаем. Пироги такие вкусные получились. Особенно с капустой. А с Мишей помирись, он за тебя переживает. Как и я, – донесся уже из коридора ее голос.

Илья стоял посреди спальни Ирины, глядя перед собой. Она напевала что-то вполголоса, наполняя чайник. Покрывало на кресле, где мать только что сидела, сползло, и Илья подошел, чтобы его поправить.

Между спинкой и сиденьем что-то белело. Он убрал покрывало и увидел, что это книжка небольшого формата. Потянул ее – и оказалось, что это не книга, а материн «разговорный» блокнот, который ей теперь без надобности. Завалился в щель, а она и не заметила.

– Ты идешь? – позвала Ирина.

– Да, – отозвался Илья, сунул блокнот в карман, не зная в точности, зачем он ему (разве что былое вспомнить?), поправил покрывало и вышел из комнаты, погасив свет.

Глава третья

Спал Илья той ночью отвратительно. Забыться сном удалось только под утро, и он увидел такой кошмар, что больше не рискнул закрыть глаза.

Приснилась ему Томочка. Мертвая.

Ее изуродованное, залитое кровью лицо маячило за окном. Переломанные руки царапали стекло, пытались открыть створку. Чудовище, в которое превратилась Томочка, висело за окном, похожее на большую пиявку, и шипело, требуя впустить его внутрь.

– Я твоя невеста! Дай мне войти!

Потом в руках у существа оказалась кукла Габриэла. «Томочка» колотила ею по стеклу до тех пор, пока не разбила его. Илья проснулся от звона осколков, озираясь по сторонам.

Жуткое лицо монстра стояло перед глазами, и он не сразу понял, что это был всего лишь сон. Окно, разумеется, было целым, но на фоне Илье почудился кукольный силуэт.

Илья испуганно моргнул, а когда открыл глаза вновь, силуэт исчез.

«Кукла, – подумал он. – Вечно эта проклятущая кукла».

Конечно, и кошмар ему привиделся потому, что он целый вечер думал о Габриэле. Посидев с матерью на кухне, Илья вернулся к себе и принялся изучать «разговорный» блокнот. Он был исписан почти до самого конца, и более девяноста процентов записей были сделаны до отъезда Ильи в командировку.

Несколько последующих записей тоже не содержали ничего необычного. А потом было то, что мать написала про куклу: «Выброси это не кукла а демон бес нежить я боюсь страшная как зверь хочет сожрать меня».

Они с Томочкой созванивались, и девушка рассказала, что кукла не понравилась матери, даже чем-то напугала. Видимо, не желая его волновать, Томочка не прочла ему надпись, просто упомянула, что Габриэла не пришлась Ирине по душе, мать даже попросила ее выбросить.

Но теперь было очевидно: Томочка сгладила углы, преуменьшила. У Ильи глаза на лоб полезли, когда он прочел слова матери о «демоне» и «нежити», о том, что звероподобная кукла «хочет сожрать» ее.

Что произошло дальше, Илья толком и не знал. Занятый своими делами в командировке, он напрочь забыл об этой истории с куклой, не спросил Томочку, а сама она тоже ничего не рассказала. Поэтому Илья понятия не имел, чем все в итоге закончилось.

По всей видимости, мать перестала бояться куклы и попросила Томочку ее вернуть. Или сама нашла, куда Томочка ее спрятала, и вытащила.

Вроде бы это все и значения не имеет – какое отношение к тому, что тревожит Илью, может иметь обычная (хорошо, пусть и не совсем обычная) игрушка?

Но кукла не шла из головы. Что-то тут было не так, и при мысли о Габриэле наползал иррациональный, ничем вроде бы не подкрепленный страх, почти такой, какой Илье уже приходилось чувствовать в отеле «Петровский».

Причин тому было две.

Во-первых, когда Илья вчера спросил мать, нравится ли ей кукла, она улыбнулась и без заминки ответила, что Габриэла ей понравилась сразу. Но это точно была ложь! Зачем же ей врать? Почему бы не рассказать о том, что поначалу кукла ее не впечатлила, а потом все изменилось, не представить это как забавное происшествие?

А во-вторых, тон записи. Мать явно была сильнейшим образом напугана и, как ни крути, так быстро ее мнение измениться не могло. Пока не выздоровела чудесным образом, мать была подвержена сменам настроения: могла нежданно-негаданно расплакаться, например. Но проявлений такого ужаса не было ни разу.

Илья вертел в голове ситуацию так и эдак, но не мог найти ни одного рационального объяснения ни тому, почему мать так напугалась, ни тому, почему страх внезапно сменился обожанием, ни тому, с какой стати ей понадобилось скрывать это.

Следующая запись была последней в блокноте. По-видимому, после мать уже заговорила, так что необходимость писать отпала. На листе было всего три предложения: «Мне нужно полежать. оставь меня. не беспокой». Тон холодный, неприязненный. Буквы почти ровные, да еще и знаки препинания на месте.