Другие люди

Лицензию на отстрел он никогда не брал. Там платить деньги надо. За ягоды и воду в реке он же не платит! Так и тут – с чего бы. Он не торгует мясом на рынке, только для себя – зима-то длинная, как жить?.. Лось поднялся неожиданно. Знал ведь, что здесь, в кустарнике среднего островка остановится и готовился вроде, но тот лежал до последнего. Два выстрела, дуплет. Один мимо – сосну нетолстую насквозь, щепки с той стороны полетели. Вторым попал – завалился самец в какую-то воронку военного прошлого. Подошел на край – да лежит, смотрит оттуда на него. Так, а добивать-то чем? Патронов больше нет. Снял рюкзак, пошарить в его карманах, да на дне – может какой патрон с утиной дробью с весны закатился. О! Есть один, выстрелил в ухо. Не добил!

Ну вот, что за!.. Поспешил, – присев на корточки, закурил еще разок по-злому. Из-под шапки от беготни и досады пошла испарина. Снял, почесав влажные свалявшиеся волосы. В рюкзаке ничего нет, кроме веревки и топора. Топора… Топора!

Он свалил на лося две сосны, стоящих тут же на краю. Положил «крест-накрест» на холку, чтобы тот не смог подняться. Запустил нервно окурок в сторону пальцем и прыгнул в воронку! Все болото затянуло криком борьбы. Он – ревел хищником и ужасом, размахивая орудием. Лось – страхом и уходящей силой. С топора в стороны летели шматки крови в шерсти, мозги – он бил в голову, ниже рогов. Поваленные деревья ходили ходуном, но встать зверь так и не смог. Когда-то все стихло. Он сидел на дне, в мокром грязном снегу и почти плакал, держась за большой плоский затихший рог с пятью отростками. Да, с возрастом он точно определился тогда. Хороший лось – за триста пятьдесят кило будет.

Растянул тушу веревками за ноги к деревьям, перевернув ее на спину. Прямо где была, в воронке. Ловко вскрыл, спуская шкуру на бока. Нож ходил заученно, беря нужное. Сегодня бы чистое мясо перетаскать до дома. Завтра и до ребер дело дойдет. В них мало проку – они широченные, а мяса меж ними пшик – на супе даже жиринку не сыщешь. Собаки опять же нет, кормить некого косьем. Ладно, до ночи ноги зверя унести. И свои.

Первые две ходки к дороге дались так себе – не очень сложно. Задние ноги по одной вынес, вырезку, язык, ружье и топор. Передние остались. Их сразу обе надо тащить – темнеет уже, а там еще на велике все до дома возить не перевозить. Сложил их: одну в рюкзак за спину, другую в мешок на грудь. Края шкуры на оставшееся набросил. Рогами отрубленными сверху прижал.

Ну, до завтра тут.

Смеркается быстро перед зимой – и не видно почти ничего. По своим, натоптанным напрямую к велосипеду следам, несет последнюю ношу. Вон впереди что-то мелькнуло вроде! Что бы это? След вот. Не один! Волки!

Они стояли впереди на тропе. Один ближе всех, глядя на мясо. Спокойно, тихо – лишь чуть рыча и скаля клыки поперек пути. Остальные, суетно поплясывая сбоку, начали обходить. Никаких светящихся глаз – небо-то в облаках. Просто серые, быстрые, сильные.

Волки по первой пороше тоже не прочь поохотиться. Сытостью пахнет сегодня весь день с болота. Мясом. Ветер сильный – далеко разносит. Пришли.

Он что-то сделал неправильно, пристрелив Аякса. Надежда, наверное, картошку больше не будет сажать.

О чем плачут березы

Барбара Семеновна свершила последние три проворота вкруг себя иссушенным сутулым телом. Самые важные провороты – сделано!

Вообще-то, женщин здесь так никогда не называют. Было, говорят, в лютые времена такое племя – барбары. Худые люди. Барбара родилась в тот июнь, когда на огородах в здешних местах впервые появился колорадский жук. Угрюмо дали младенцу имя всей деревней.

Старуха, оставаясь в себе, молча подозвала рукой колченогого кобелька – Шарика, указав. Тот, за двенадцать лет жизни, знает свое дело. Азартно задрал ногу одну, затем другую на могучую кучку свежих березовых веников. Уложенных здесь – у входа в темный сарай в утро после Ведьминой ночи. Копанул земли, выхватывая куски дерна задними лапами, обнюхивая шумным носом веники напоследок. Для верности позадирал на них ногу еще несколько раз – со всех сторон, пока источник не иссяк.

Березовые веники заготавливают в сухие солнечные дни с Троицы по Илью. Когда лист уже окреп, но еще не затяжелел. Все остальные заготавливают. Но Барбара – только сумерками ночи перед Ивана Купала. В ночь сырого низкого тумана. На продажу, как все считают.

Барбара не носит креста – нет никаких смыслов для обоих. До ведовства Шарика она натворила с вениками всевозможные обряды от своей черной прабабки. Сила в их доме приходит старшим или младшим детям по женской линии. У родителей Барбара получилась вообще одна.

На веники все уже положено: неминуемый возврат разрывного похмелья, несмывание грязи телесной и душевной, сглаз соседей, учуявших запах бесценной мраморной говядины на гриле, вызов обратно угарного газа из печи, невыводимые прыщи в промежности, остальное другое.

И вот – Шарик своих наговоров поверх.