Читаем Другие люди полностью

Другие люди

– Барик, а почему на это говорят «горбыль»? – к зиме Отто кое-как уже мог говорить на языке этой остывшей посреди лесов деревни, заговоришь тут – жить надо как-то. Он без сантиментов звал Кольку по прозвищу – старик сам так попросил.

– А вот это, мой маленький гитлеровский друг, называется «катанка» – это когда паленую водку где-нибудь в подвалах разливают из грязных канистр немытыми руками. Зато она в три раза дешевле самой недорогой «казенки»! Давай пей, не морщись, фашист, стакан освобождай, не задерживай, – Барику очень нравился этот нестриженный чернявый немчонок. Потому что в деревне кроме Кольки, его собаки по имени Кобель-сука, Галины Петровны, крысы под ее диваном и вот теперь этого Отто, зимой никто не живет. Остальные – дачники – съезжаются лишь как птицы прилетят или помидорная рассада на городских окнах станет выше газеты, которой ее отгораживают от палящего солнца. Что наступит раньше.

Колькина постель насчитывает два одеяла на ватине и еще столько же шерстяных, прожженных сигаретами. Грязные-негрязные – дело не в этом, а в тепле. Более двух часов за заход в приличные морозы спать не получается – полы школы давно провалились и лежат на холодной земле, а буржуйка моментально остывает. Натопишь до +10 – бегом под одеяла, а как снова –2 – раздуваешь печурку вновь. Круговорот Барика в ночной суровой действительности.

Ну и дрянь же эта Колькина «катанка»! Через пару месяцев стала колом в горле стоять – не хочется.

– В среднюю школу я уже ходил за реку. Больше десяти километров. Идешь – ночь еще почти, страшно. Следы не то собачьи, не то волчьи кругом, а старшие парни прячутся в крайней избе, у Мишки, ждут, когда я тропу через лес для них промну. Потом, хотят идут, а нет – так и по домам разбредутся. А мне дед мой всегда говорил: «Учись, Колька, человеком станешь!»

Спасибо, деда! Барик отсидел по тюрьмам не одну ходку. Все три раза за правду, «по хулиганке». В перерывах меж отсидками и затем – бойщиком на мясокомбинате работал. Душегубом. Он свинью взглядом тогда мог убить. Штук тридцать за смену. А теперь вот остепенился – сидит перед Отто, рассказывает свое доброе, которое мальчик понимает лишь наполовину. Из следов старого – огромный серебряный крест на пузе. Рыцарский крест Железного креста вместе со всеми своими дубовыми листьями меркнет перед его значимостью и величием!

– Спасибо тебе, деда! А «горбыль» – потому что горбатый, и заготавливаю я его постоянно, ибо горит он быстрее, чем его пилят.

Барик, опорожнив бутылку и похлопывая парня по плечу, выпроваживает его к бабке Гале. Там тоже печку топить на ночь нужно, а бабка старая. «Катанок» же у него было с осени припасено ровно по дням зимы на одного. Автолавки нет, сама водка по воздуху не летает. Закончилась. Выпили, но сожаления нет.

– Поклон мой Бабке! Знаешь, что такое поклон? Да? Откуда тебе. Это когда вот так делаешь, уважение выказываешь. Мы с Галюней еще под трофейный патефон танцевали. У вас, гадов, отбитый, – мальчик ни в чем не виноват, Колька все понимает, – ну, ступай, давай.

Старушка уже спит, вытопив печь и закрыв трубу. Не дождешься этих помощников-то. Мальчику кланяться ей не случилось, хотя он бы сделал. Сегодня Галина Петровна в порядке – храпит во всю. Крыса тоже, снова грызет ножку дивана. Отто не спит открытыми глазами в невидимый потолок и душой куда-то совсем далеко. До весны осталось совсем немного, законное время его исправления завершается. Домашнюю птицу он не пас в лугах – не держат здесь животину. Картошку, разве что, копал, а другое здесь не растет – мерзнет. Но в школу ходил каждый день. Теперь Отто очень хочет в школу. Не один и не вдвоем с Бариком – но, чтобы полный коридор учеников. Он раздобудет себе где-нибудь огромный серебряный крест на якорной цепи толщиной в полпальца. На перемене он расскажет всем, как правильно бить свинью – пикой под лопатку в сердце или финкой поперек горла. И проверит слушателей: как откроешь ей грудину, да черпнешь оттуда большой кружкой горячей, дымящейся крови – пить кто-нибудь готов?! То-то! Он все расскажет, и будет осознанно толкать огромную бундесмашину вперед по автобанам и вне их, чтобы она никогда не застряла. Как Натахин трактор-автолавка тогда поперек затерянной в глинах маленькой северной речки Петлянки. С мешком перловки и дешевыми папиросами в фургоне.

Он теперь готов, он станет человеком! Отто фон Лютцофф – маленький друг далекой страны, ее пустых деревень и Кобеля-суки, который месяц на третий стал пропускать его к Кольке не огрызаясь. Завтра – в школу!