Другие тени Земли

В помещении главного вокзала за прозрачными блоками плыли цифры времени отправления. Вспыхивали и гасли стрелы — указатели направления посадки: “Парк “Андромеда”—“Феникс-Монтеклер”, и огромные птицы, роняя огонь, скользили по мультихрому под ботинками, босыми ногами и сандалиями.

* * *

Катин, стоящий на палубе краулера, облокотился на поручень, глядя сквозь пластиковую стену, как белые волны, разбиваемые краулером, дробятся и взвихряются, закрывая солнце.

— Ты когда-нибудь думал, — спросил Катин подошедшего с леденцом во рту Мышонка, — о том, каким непонятным временем казалось бы человеку прошлого настоящее? Представь себе кого-нибудь, кто умер, скажем, в двадцать шестом веке, воскресшим здесь. Можешь ты себе представить, насколько глубоко охватили бы его ужас и замешательство, доведись ему просто пройти по этому краулеру-туманнику?

— Да? — Мышонок вынул изо рта леденец. — Не хочешь дососать? Мне он надоел.

— Благодарю. Подумай только, — челюсти Катина задвигались, разгрызая твердые шарики на льняной нити, — о чистоте. Существовал тысячелетний период — примерно с тысяча пятисотого по две тысячи пятисотый год — когда люди расходовали невообразимое количество времени и энергии на то, чтобы вещи были чистыми. С этим было покончено, когда последняя инфекционная болезнь стала не только излечиваемой, но и просто невозможной. Тогда существовало немыслимое сейчас явление, называемое “повсеместным похолоданием”, которое, можешь быть уверен, происходило даже в двадцать пятом столетии, по крайней мере, раз в год. Я полагаю, что тогда были причины превращать чистоту в фетиш: считалось, что есть связь между грязью и болезнью. Но когда заражение стало понятием устаревшим, соответственно, отпала нужда и в санитарии. Если бы этот человек, живший пятьсот лет назад, увидел, как ты разгуливаешь по палубе в одном ботинке, и затем садишься, чтобы поесть с помощью босой ноги, и не беспокоишься насчет того, что ее надо помыть — ты можешь себе представить, как он был бы ошеломлен?

— Без дураков?

Катин кивнул.

— Мысль нанести визит в Институт Алкэйна подстегивает меня, Мышонок. Я разрабатываю полную теорию истории. Это связано с моим романом. Ты не уделишь мне несколько минут? Я объясню. Мне приходило в голову, что если кто-то считает… — он остановился.

Прошло достаточно много времени, чтобы на лице Мышонка успела отразиться целая гамма различных чувств.

— Ну что? — спросил он, когда решил, что ничто в клубящейся серости за иллюминатором не могло привлечь внимания Катина. — Что там с твоей теорией?

— Циана фон Рей Морган!

— Что?

— Кто, Мышонок! Циана фон Рей Морган! До меня только сейчас дошло, кто такая тетя капитана, хранительница Музея Алкэйна. Когда Тай гадала по Тароту, капитан упомянул про дядю, которого убили, когда он был еще ребенком.

Мышонок задумался.

— Да…

Катин покачал головой, недоверчиво посмеиваясь.

— Которого что? — спросил Мышонок.

— Морган и Андервуд.

Мышонок посмотрел вниз, потом по сторонам, как это обычно делают люди, которые чего-то не понимают.

— Это, наверное, случилось до того, как ты родился, — проговорил Катин. — Но ты должен был слышать об этом или где-нибудь видеть. Ведь это дело показывали психорамы всей Галактики. Мне было всего три года, но…

— Морган убил Андервуда! — воскликнул Мышонок.

— Андервуд, — поправил Катин, — убил Моргана. Но это мысль!

— В Арке, — продолжал Мышонок. — В Плеядах.

— И миллиарды людей всей Галактики смотрели на все это по психорамам. Мне тогда было не больше трех лет. Я был дома, на Луне, смотрел церемонию открытия вместе с родителями, когда этот импозантный тип в голубой куртке протолкался сквозь толпу и побежал через Кронаики Плаза с этой проволокой в руке.

— Он его задушил! — воскликнул Мышонок. — Морган был задушен! Я видел это по психораме. Один раз в Марс-Сити в прошлом году, когда я летал по треугольнику. Это была часть документальной программы не помню уже о чем.