Другие тени Земли

— Кэрол? — спросил Монсон. Мюллер показал в сторону студии. На полу было разложено все необходимое для создания звуковой скульптуры: сварочный карандаш, вакуумный колокол, большой бак с обмазкой, несколько разъемов, мотки проволоки и тому подобные вещи. Кэрол запихивала раскиданные упаковочные коробки в мусоропровод. Подняв глаза, она неопределенно улыбнулась и провела рукой по длинным темным волосам.

— Хелло, Фредди.

— Вы снова подружились? — спросил он в замешательстве.

— Никто и не помнит никакой вражды, — ответила она. И улыбнулась. — Ну разве не замечательно потерять такие воспоминания?

— Замечательно, — произнес Монсон бесцветным голосом.

* * *

Командор Браскет произнес:

— Могу я предложить вам воды?

Тим Брайс улыбнулся. Лиза Брайс улыбнулась. Тед Камакура улыбнулся. Даже мэр, эта пустая ореховая скорлупа, и тот улыбнулся. Командор Браскет понял значение этих улыбок. Даже сейчас, после трех дней тесного контакта, его все еще считали повернутым.

Бутылок, принесенных из дома на командный пост, должно было хватить на неделю. Ему твердили, что вода городского водопровода безопасна для питья, что она очищена от амнезификаторов; но почему никто не мог понять, что его недоверие к питьевой воде восходило еще к тем временам, когда про пожирающие память лекарства и слыхом не слыхивали? В резервуарах полно и других химикатов.

Он поднял стакан, словно собирался сказать “Ваше здоровье”, и подмигнул им.

Тим Брайс сказал:

— Командор, нам бы хотелось, чтобы вы снова обратились к населению в десять тридцать. Вот ваш текст.

Браскет внимательно просмотрел лист. Содержание, полное, впрочем, всяческих оговорок, в основном сводилось к тому, что не обязательно всегда кипятить сырую воду.

— Вы хотите, чтобы я обратился к населению, — произнес он, — и сказал всему Сан-Франциско, что теперь пить из кранов безопасно, а? Это меня немного пугает. Даже подставная марионетка имеет какое-то право на честность.

Брайс в замешательстве бросил на него быстрый взгляд. Потом рассмеялся и забрал текст.

— Вы абсолютно правы, командор. Я не должен был просить вас сделать подобное заявление, принимая во внимание… э… ваши специфические воззрения. Давайте, сделаем по-другому. Вы начнете с того, что представите меня, а я поговорю о том, что надо, а что не надо кипятить. Идет?

Командор Браскет оценил ту тактичность, с которой отнеслись к его взглядам.

— Я к вашим услугам, доктор, — ответил он с достоинством.

* * *

Брайс кончил говорить, и огни прожекторов погасли. Он спросил Лизу:

— Как насчет ленча? Или завтрака, или что там подходит по времени?

— Все готово, Тим. Я жду только тебя.

Они поели в голографической комнате, которая служила кухней командного поста. Их окружали массивные камеры и баки с травящей жидкостью. Их догадались оставить одних. Эта совместная трапеза, которую они так быстро закончили, была единственным элементом личной жизни за пятьдесят два часа, прошедшие с того момента, как он обнаружил ее спящей подле себя.

Он во все глаза смотрел на сидящую напротив стройную блондинку, которая, как говорят, была его женой. Как совершенна линия ее губ, завиток ушной раковины! Как прекрасны карие глаза в обрамлении золотистых локонов! Брайс знал, что никто не вздумает их порицать, если они сейчас запрутся на несколько часов в какой-нибудь комнате. Он был не так уж необходим, и ему так много надо было узнать о своей жене. Но он не мог оставить свой пост. Он не выходил из больницы — и даже с этого этажа на протяжении всего кризиса. Он держался только на том, что через каждые шесть часов хватал на полчаса усыпляющую проволоку. Возможно, это было иллюзией, порожденной недосыпанием и обилием информации, но он начинал верить, что спасение города целиком зависит от него. Всю жизнь он занимался излечением больных мозгов отдельных людей; теперь в его распоряжении был целый город…

— Устал? — спросила Лиза.

— Настолько, что не чувствую усталости. Мой мозг настолько высох, что череп не отбрасывает тени. Я близок к нирване.

— Я думаю, худшее позади. Город приходит в себя.

— И все же дела еще плохи. Видела самоубийц?

— Плохо?

— Ужасно. Норма Сан-Франциско — двести двадцать в год. За два с половиной дня мы приблизились к пяти сотням. А это только известные случаи, обнаруженные тела и так далее. Видимо, это число надо удвоить. О тридцати самоубийствах доложили в ночь на четверг, о двухстах — днем, еще о стольких же — в пятницу и уже о пятидесяти — сегодня утром. По крайней мере, похоже, что волна их начинает спадать.

— Но почему, Тим?