Другие цвета (сборник)

Когда я закончил «Дом тишины», у меня перед глазами опять появились исторические образы. Я говорил себе: «Почему бы мне не написать что-нибудь короткое, для разнообразия, между большими романами, скажем, какую-нибудь новеллу с захватывающим сюжетом, которая, пока я буду писать ее, развлечет меня и поможет мне отдохнуть?» Так я решил писать про моего прорицателя и с упоением погрузился в чтение научных книг по астрономии. Великолепная, невероятно увлекательная книга Аднана Адывара «Наука во времена Османской империи» позволила мне ощутить атмосферу того времени и обзавестись необходимыми мне тогда красочными деталями для будущего повествования (также в этом мне помогли и османские трактаты вроде «Аджаип-уль Махлюкат» — «Ужасные существа», — в которых описывались удивительные и неизвестные животные, истории о которых очень любил и Эвлия Челеби, а также неведомые страны, заимствованные в других книгах, о которых не писали ни в одном географическом труде). Из работы профессора Сюхейли Юнвера «Стамбульская обсерватория» я узнал о знаменитом османском астрономе Такиеддине-эфенди, который однажды попытался рассказать о кометах султану; задумывая, что мой герой найдет его утраченные научные заметки и попытается истолковать их, я ясно ощутил, как зыбка грань между астрономией и астрологией. В другой книге об астрологии было написано следующее: «Выдвинуть предположение, что порядок вещей может быть нарушен, — неплохой способ расстроить его». И действительно: впоследствии в историческом трактате Наймы — одного из самых популярных османских историков, чьи рассказы написаны с хорошим вкусом и должным драматизмом, я прочитал, что главный придворный астролог Хюсейн-эфенди тоже ретиво пользовался этим главным правилом предсказателя в своих интересах, как и все политики.

Все это я читал только для того, чтобы суметь придать выразительность моему повествованию, и, когда слегка пресытился этими сюжетами, узнал о существовании еще одной очень популярной в турецкой литературе темы: о герое, который переживает за людей и старается сделать всем добро! Иногда ему, этому доброму и благородному герою, противостояли коварные злодеи. В романах, которые считались уровнем повыше, можно было прочитать о том, как хороший герой менялся, как его постепенно портило зло, которому он противостоял. Кто знает, может быть, и я написал бы нечто похожее, но мне никак не удавалось найти источник добродетели героя и причины его рвения к науке и открытиям. Позднее я решил, что мой прорицатель мог узнать о науке от кого-то с Запада. Самым подходящим персонажем для этого мог быть раб — их целыми кораблями привозили в Стамбул из дальних стран. Так появилась почти гегельянская история взаимоотношений хозяина и раба. Я полагал, что мой хозяин и раб должны будут рассказывать друг другу обо всем, учить друг друга, что им нужно будет подолгу разговаривать; я задумывал, что они будут жить на темной улице, в одном доме и одной комнате, друг у друга на глазах. И вдруг духовная связь этой пары и напряжение между ними стали главной темой моего романа. Внезапно я заметил, что не могу отделить друг от друга Ходжу и его итальянского раба даже зрительно. Так родилась идея об их внешнем сходстве — возможно, из-за мгновенной заминки моего воображения. С этого момента мне уже было легко и не требовалось столько усилий, чтобы перейти к известной для сокровищницы мировой литературы теме о близнецах или двойниках, меняющихся местами.

Так моя история внезапно приобрела совершенно иную форму — то ли из-за проблем с ее внутренней логикой, то ли из-за инертности моего воображения, но эта форма тоже меня вдохновляла. Конечно, я знал о сказках Гофмана про близнецов, — он всегда был недоволен собой и подражал Моцарту, даже присоединив к своему имени часть его имени, так как в свое время хотел стать музыкантом; я помнил и о вселявших ужас историях Эдгара По, и о романе Достоевского «Двойник», отсылкой на который была использованная мной история о немощном старике из христианской деревни — деревенском священнике, больном эпилепсией. Когда я учился в школе, наш учитель по биологии хвастался, что всегда различает двух некрасивых близнецов, учившихся со мной в одном классе, но на экзамене им всегда удавалось незаметно для него менять друг друга. Я помнил о комедии Чарли Чаплина «Великий диктатор»; сначала она мне нравилась, а потом я понял ее смысл, и она перестала мне нравиться. В детстве я восхищался героем одного комикса, по кличке «Тысячеоднолицый», который постоянно менял внешность: мне было любопытно — что было бы, если бы он занял мое место? Если бы он поменялся местами с каким-нибудь психологом-любителем, то, наверное, сказал бы обо мне: по правде, все писатели хотят стать кем-то другим. Еще я помнил об истории доктора Джекиля и мистера Хайда: в ней Роберт Льюис Стивенсон описал самого себя больше, чем Гофман в своих сказках: обычный человек днем, а ночью становился писателем!