Другие цвета (сборник)

Я чувствовал себя совершенно одиноким, как Галип (наверное, потому и сумел привнести эту боль в книгу), но его одиночество было вызвано грустью, а мое, скорее, гневом. Потому, что никто не поймет мою книгу, постепенно становившуюся необычнее; потому, что ее будут сравнивать с классическими романами; потому, что ее будет сложно понять, а ее самые неясные места будут считать свидетельством ее провала; потому, что, может быть, я никогда не смогу ее закончить; потому, что я написал не то… «Черная книга» доказала мне, что успех литературного произведения зависит не от его способности решать литературные или структурные проблемы, поставленные в нем, а от величия и важности этих проблем, а также от степени усилий автора, пусть и безнадежных, решить их. Насколько тяжело писать хорошие книги, настолько тяжело и изобретать темы, требующие от писателя полной самоотдачи, всех его физических и творческих сил и всей его жизни.

Такие книги — книги, которым мы посвящаем всю свою жизнь, — как и сама жизнь, не существующая без такой книги, медленно уводят вас именно туда, куда хочется им. Конечно же, этот новый край, эта странная страна создана из нашего прошлого, наших воспоминаний и фантазий, и «Черная книга» полна страхов и сомнений, вестников поражения и одиночества, которые я ощущал в те дни, когда писал по ночам до утра, выкуривая сигарету за сигаретой. Вы первый познали его; и это ваше первое утешение. И спасло вас ваше упрямство и отчаяние, а не сознательный профессионализм. Несмотря на упрямство и терпение, в которые я верил больше, чем в то, что называется талантом, временами я со страхом чувствовал, что книга стоит на месте, а все эти написанные мной страницы ни к чему не приведут ни меня, ни читателя, а лишь запутают, и еще больше отчаивался. Пока я писал «Черную книгу», мне казалось, что я мечусь между личным стремлением к цели и важному смыслу и поверхностной бесцельностью, между пониманием, как написать великую книгу, и неизвестностью. В минуты одиночества меня больше всего пугали мысли, навеянные этим напряжением: возможно, я посвятил пять лет жизни пустой книге, возможно, меня ждет неудача. Сейчас мне кажется, что подобные страхи — лекарство для таких, как я, кто может писать, лишь страдая от беспокойства и напряжения.

Первый замысел «Черной книги» возник у меня еще в конце 70-х годов как идея о книге, действие которой будет происходить в Стамбуле и где будет отражена история и анархия города, поэзия улиц моего детства. В тетради, которую я начал вести в 1979 году, я написал об одном тридцатипятилетнем интеллигенте, который уходит из дома и за длинные выходные переживает различные приключения в Стамбуле; о футбольном матче национальной сборной, проходившем в городе в эти дни, переросшем в национальное бедствие, об отключениях электричества и о стамбульских улицах, об атмосфере картин Брейгеля (снег) или Босха (демоны), а также о «Месневи», «Шахнаме» и «Сказках тысяча и одной ночи».

Пока у меня в голове формировались эти первые мысли, я еще не сумел издать свой первый роман, «Джевдет-бей и сыновья», но, думая о новой книге, решил, что герой будет художником, а книгу я назову «Порванная миниатюра». Я соединил в воображении непрекращающийся шум Стамбула и царящую в нем путаницу; стамбульскую интеллигенцию и их веселые вечеринки; семейные ужины и похороны; футбольные матчи и конкурсы красоты по телевизору и, как обычно, чувствовал себя счастливее, задумывая образы нового романа, который будет впоследствии назван «Черная книга», чем от романов, над которыми тогда работал (мой первый незаконченный политический роман, «Дом тишины» и «Белая крепость»).