Другие цвета (сборник)

В это время произошло событие, повлиявшее на структуру и форму книги: в 1982 году, два года спустя после военного переворота, незадолго до того, как против воли общественности стране была навязана новая конституция, значительно ограничивавшая свободы, мне позвонил двоюродный брат и сообщил, что в Стамбул едут журналисты швейцарского телевидения для съемок программы о новой турецкой конституции и они ищут представителей интеллигенции, которые бы согласились выступить перед камерой с критикой новых законов. Не мог бы я ему помочь найти тех, кто решится это сделать? Два последующих дня я провел, прочесывая город — университеты и научные институты, офисы рекламных агентств и редакции газет, дома и кофейни — в поисках тех, кто согласился бы выступить. В то время — как и сейчас — телефонные разговоры бессовестно прослушивались спецслужбами, и поэтому, чтобы рассказать о журналистах, пришлось обойти всех знакомых, но ни один из них не соглашался. Поскольку в те дни давление государства и армии на интеллигенцию было таким же, как в Советском Союзе, я не осуждал журналистов, писателей и просто порядочных людей, отказывавших мне, и чувствовал себя виноватым, что ставлю их перед тяжелым нравственным выбором. Иностранные тележурналисты, ожидавшие меня в отеле «Пера Палас», сказали мне, что во время съемки даже затемнят, освещая сзади, лицо того, кто согласится сделать заявление. В конце концов, когда не нашлось никого, кто пожелал бы выступить перед камерой, мне предложили самому дать интервью (как Галипу, который тоже не нашел Джеляля и решил выступить за него), но я не был уверен в себе и мне не хватило смелости.

В «Черную книгу» вошло такое множество фрагментов моей жизни и моих воспоминаний, пусть и слегка видоизменившись, что нет никакой возможности перечислить их все. И все-таки мне бы хотелось, чтобы все знали, что я старался изобразить Нишанташи таким, каким он был в те годы, внимательно передавая название каждого проспекта, каждого магазинчика, атмосферу стамбульских улиц. О том, что Алааддин — реальное лицо, а его лавка в действительности находится перед полицейским участком, все узнали из многочисленных интервью, которые он давал газетам после выхода книги в Турции. Я всегда был рад видеть эти газетные вырезки, которые Алааддин развешивал в витрине и по всем углам своей лавки, мне было приятно знакомить его со своими переводчиками («Алааддин, это Вера, она прославит тебя в России!») и приятно, что любопытные читатели со всех уголков мира приходят искать его. Те, кому удавалось прочесть акростих, зашифрованный в книге, и догадаться, что на месте дома Шехрикальп находится дом семьи Памук, тоже предполагали, что я использовал и множество других деталей своей повседневной жизни — от скрипа лифта до запаха на лестнице, и домашних ссор той интеллигентной, европеизированной семьи. После выхода книги мои родственники, невзлюбившие ее с первой до последней строчки, продолжали, как в какой-то постмодернистской юмореске, так же ссориться друг с другом, сначала встречаясь в судах по имущественным вопросам, а потом — дома, за праздничными ужинами.

Так как действие «Черной книги» развивалось там, где прошли мое детство и большая часть моей жизни, а герой был моим ровесником, меня, конечно же, часто спрашивали, до какой степени Галип похож на меня. Возможно, в чем-то я и похож на Галипа: какими-то мелкими деталями моей жизни, тем, как я хожу по магазинам, как смотрю в окно на лавку Алааддина, как разговариваю с настоящей Камер-ханым, как провожу субботние вечера в одиночестве, а по ночам иногда брожу по темным улицам. Но настоящее одиночество Галипа, тоска — этот печальный сумрак его жизни — одолевают его как болезнь, а мои раны, слава богу, не так глубоки. Я завидую Галипу из-за его смирения, серьезности и способности терпеть боль; я восхищаюсь им за то, что он, несмотря на все пережитое горе, продолжает спокойно верить в жизнь. Я не такой сильный, как Галип, и поэтому я стал писателем.