Другие времена. Антология

Всё повторится: океан, балкон,

предчувствие утраты, Бах, прибой.

Ты будешь рядом. Мы не будем вместе.

Таков закон.

Свершилось. Тоника, субдоминанта – кода.

Сырой настил, больничный запах йода,

обломки скрипки, пара чёрных слив,

морской травы подгнившие волокна…

Отсюда, светлая, нет выхода. Прилив

стучится в окна.

* * *

Голубка, прощай. Поцелуй на прощанье

горчит миндалём. Протяни мне ладони

звенящими чашами жаркой латуни,

литаврами смеха даруй мне прощенье!

Голубка, прощай. Обедневшим вассалом

познаю опалы больную свободу

и где-то за третьим вокзалом забуду

твоё настоящее. Помни весёлым.

Голубка, прощай. Поминай меня лихом.

Я лгал тебе так, что, пожалуй, и не был

с тобой никогда. Холод падает на пол,

на листья, на поле, политое лаком.

Голубка, прощай. Февралём рукописным,

слепым, рукопашным закончится эта

двоим непонятная странная смута.

Ты станешь распутной. Я стану опасным.

Голубка, прощай. На изломе минуты

застывший троллейбус – архангел вечерний,

и ночь твоя через лиловое с чёрным —

две медных монеты.

* * *

Облако причаливает к горе.

К облаку причаливает самолёт.

Так ли уж важно в этой простой игре,

кто и кого насколько переживёт?

Братское небо, влажная простыня.

Звёзды ложатся в пашню плечом к плечу.

Семя двудольное, космополита, меня,

пусть закопают в космос. Я так хочу.

* * *

Здравствуй, сердце моё.

В нашем сдвоенном ритме – причал

и рыбацкая лодка, и дрозд в облетающей кроне,

и солёный закат, напевающий эту печаль

одинокому чёрному псу на обветренном склоне.

Отпускаю с ладони. Прощай. Говори обо мне

с облаками и городом. Ты замираешь на грани

и, сгорая медовой пыльцой в кафедральном огне,

рассыпаешься смехом и звёздами в зябком тумане.

Уходи. Каждый шаг от попыток пропеть и прочесть,

каждый шаг до утра – точно плуг, обрубающий корни.

А вокруг пустота голосами летучих существ

что-то сбивчиво шепчет. И плачет – светло и покорно.

Владимир Порудоминский / Кёльн /

Владимир Порудоминский (1928) – писатель, автор многочисленных книг по истории русской культуры. Составитель и комментатор изданий русских писателей-классиков. В отечественной и зарубежной печати публикуются его рассказы и повести, мемуарные повествования, очерки и статьи.

Старик на обочине

Старик сидел на земле, опустив ноги в придорожную канаву, налитую водой после ночного дождя. Вокруг раскинулась побуревшая от долгого зноя степь, полоса дороги рассекала ее надвое. Направо поглядеть или налево, дорога тянулась куда-то до горизонта, и еще дальше.

Давно уже (годов он не считал) старик шел и шел по дороге, как она вела его, не обременяя себя раздумьем, где он есть и куда идет. И всюду на бесконечном пути его встречала война. Поля были истоптаны сапогами, искалечены колесами, деревья и кустарник обглоданы пулями, осколками снарядов.

Солнце припекало, старик чувствовал его плечами сквозь ветхий полушубок, но всё никак не мог унять озноб. Холщевые штаны его были мокры, от дождя или от недержания, и земля под ним была сырая, с ночи.

Ноги у старика болели. На левой и вовсе багровела открытая рана.

Старик огляделся. Место хорошее. Только и есть вокруг земля и небо. Если здесь зароют, будет лежать на приволье.

Вдали на дороге показались трое верхами. Старик, сощурясь, высматривал: что за люди. На своем веку он перевидал и обдумал несметное множество разных людей, но пристальное любопытство попрежнему неугасимо влекло его к ним.

Трое приблизились. Под передним, наверно, главным, был серый конь хороших кровей, под другими двумя – лошади простые, крестьянские.

Всадники приметили старика и остановились.

«Кто такой?» – сурово спросил главный.

Его кожаная куртка была перехвачена хорошей офицерской портупеей с большой, тяжелой кобурой на поясе.

«Хожу по белу свету».

В глазах у старика светлело небо.

«И далёко ли ходишь?»

«Земля просторная».

«На что тебе простор? – у главного подергивалась щека: контузия, должно быть. – Тебе и трех аршин хватит».

«Хватить-то хватит, да свои три аршина не сразу сыщешь».

«Это ты не сумневайся. – Главный положил ладонь на кобуру револьвера. – Мы тебе твои три аршина враз определим».

«Это у вас быстро», – согласился старик.

Молодой конник, почему-то в матросской рубахе под солдатской шинелью, выехал чуть вперед и принялся стаскивать висевшую на спине винтовку.

«Из попов, небось? – засмеялся он. – Бородищуто отрастил».

«Погоди, – остановил его главный и снова повернулся к старику: – Какого рода-звания будешь?»

«Звания самого простого – человеческого. Другого вроде бы и не имеется».

«Звание имеется разное, – строго сказал главный. – Красный и белый, буржуй и пролетарий, господа и народ. Так оно по-нашему выходит…»

«Да разве все они не люди? Добрые, злые, хорошие, плохие, а – люди».

«Были – люди, – встрял в разговор третий всадник, чернобородый, в крестьянской одежде. – Были люди, когда с мужика шкуру драли. А теперь – дай нам наше в людях походить».

«И как же это – в людях?»

«Землю, скотину промежду собой поделим поровну, а господ да буржуев – к стенке», – объяснил чернобородый.

«Да отчего же непременно к стенке? Не надоело убивать-то?»