Другие времена. Антология

Над мучительной дыбой —

Вместо воздуха – дым,

Вы-то с ними могли бы —

Жить дыханьем одним?

Побратимы, земляне,

Мужики, братовья —

Те, кто в смертном зиянье

Встал за други своя.

Вековая подмога —

Где за брата – медбрат.

Вы, как Ангелы Бога, —

Все вернули назад.

…Подымаются башни —

Небоскребов крестцы —

И – над ямой вчерашней —

Прежних дней близнецы.

Шарада

…Заводов корпуса, и гулкие парады…

Молчание полей, дороги да кресты…

И стынет Мавзолей – под стенами Масады,

С усмешкой переняв наследье Калиты…

Как душен этот день… Пускай пошлют за нею…

Бессчетная родня… Нахлебники да сброд…

Кому нужны они, все эти Хасмонеи…

Их Время принесло… И Время унесет…

Ну вот, уже среда… Пришел Иосиф Флавий…

Опять заговорит, не стану принимать…

Все говорит, что я – кого-то обезглавил…

Еще бы… Как – не я… А кто?.. Ему ль не знать…

А ненадежный Рим – всесилен и нахмурен…

…Где Флавий? Пусть придет – размыкает беду…

Почили сыновья… Почил веселый шурин…

И Мариамна —

плавает в меду.

Зима 2021

Прокручиваясь в сумерках прогорклых

И встряхивая мерзлые гроба,

Земля с трудом упрятывала мертвых

В пустые ледяные короба.

И длящаяся сутками зевота

Не отпускала искривленный рот,

И множилась, и множилась работа

Горбом неотменяемых забот.

Несли-несли, везли-везли, тащили

И прятали, затаптывая снег,

А сумерки – метелями дымили,

И шел возами – уходящий век.

И – в столбняке ночи диаметральной

Стоял, как призрак, помертвелый дым,

И плыл пластами – солод погребальный —

Над сонным брегом, рукавом пустым.

И – на прощанье, на перроне этом,

Проскальзывая между «да» и «нет»,

Стояли перед Светом и Заветом —

В соседстве колосящихся комет.

Утреннее размышление

Но – сосуд беспомощный, скудельный —

Общей радостью – до пьяна пьян,

Что нам – этот туман запредельный,

Мы – крестьяне, мы – дети крестьян.

Нас – лихая беда – не задразнит,

Вековая молва – не сразит,

Мы – не верим, что Солнце – погаснет,

И земля – ничего не родит.

Нам твердят, как угрюмым медведям,

Что чудесное прошлое – дым,

Да ведь мы – никуда не уедем

И тем более – не улетим.

Ведь еще нам – нисколько не поздно,

Разглядев пустоту под собой,

Все принять в этом коробе звездном,

Только уж за него – ни ногой.

А не то – нам прямая дорога,

Пробираясь проселками тьмы,

Достучатся до Господа Бога

И увидеть, что Он – это мы.

Политик

Поет в толпе – щебечущая ложь,

Гремят оркестры, цирки и литавры.

На суд людской – управы не найдешь,

И что ему – заслуженные лавры?

Теперь ему – до смерти засыпать

В объятьях небывалого сиротства

И ни на миг всерьез не принимать

Мгновенного участья или сходства.

Когда Седьмая двинулась Печать,

Кто долго ждал, тот, наконец, дождался —

Земле – в великих родах помогать,

Чтоб пуп Земли – в руках – не развязался.

И вот когда все сделалось всерьез —

От первого призванья – до начала,

И вот тогда все истинно сошлось,

И Время – Вием – пальцем показало.

Он тот, кто дал нам – парус и весло,

Кому б и впрямь – беседовать с богами,

Чтобы ее – в провал не унесло,

В пустой отвал – под нашими ногами,

Кто – не сносил веселой головы,

Был – к Минотавру – добровольно загнан

И – под шумок лепечущей молвы —

Последней безнадежностью оправдан.

Виталий Амурский / Париж /

Родился в Москве в 1944 году. Прежде, почти автоматически, как в анкете, написав эти слова и дату, я совершенно не задумывался о том, что помимо сугубо канцелярской функции они могут нести иной – более глубокий смысл. Сейчас же понимаю – несут. Указывают на принадлежность к тому месту, которое не имеет ничего общего с тем, что называется так нынче. Календарная отметка тому свидетельство. Да, я из того города, который назывался Москвой, но не был (во многом) ни внешне, ни тем более внутренне, схож с нынешней столицей. Да, я из той страны, которой тоже больше нет, разве что природа её, суть её остались прежними. В каких-то случаях это помогает верить в лучшее, в каких-то – наоборот – лишает такой веры, а значит – опоры.

* * *

Подробности минувшего крошатся,

Подобно штукатурке на стене,

И надо бы со старым распрощаться,

Однако же мешает что-то мне.

Так, иногда Тишинку[3] вспоминая,

Себя я вижу в кепке набекрень

На фоне декораций, где – пивная,

Площадка волейбольная, сирень,

Звонков трамвайных резкие обрывки,

У газировщиц звяканье монет,

Бензоколонка, школа возле рынка,

Которой, впрочем, как и рынка, нет.

Печалюсь ли? Нет, в общем-то, нисколько.

Скорее, лишь осадок на душе,

Ведь из обрывков тех, из тех осколков

Единый мир не воссоздать уже.

Не так уже щедра и многолика

Была в нём жизнь и воля – уцелеть,

И те, кто жили в нём – почем фунт лиха

Не спрашивали, зная о цене.

* * *

Снежок предновогодний серебристый

Привиделся недавно мне опять,

Такой же чистый, как при декабристах,

Когда ещё темно, лишь стыдно спать.

Казалось, жизнь спокойна, как оазис,

Была в пространстве том без берегов,

Но в ней с ума сходил Валерий Тарсис,

Безумствовал Аркадий Белинков.

В ней тьма скрывала Аржака и Терца,

А перед вольным словом чуя страх,

Поэта именуя отщепенцем,

Над Бродским измывалась власть в «Крестах».

Определивший время то застойным,

По-своему был прав, возможно, – да…

Но для меня оно с чуть слышным стоном