Другое детство

Предательство. Было ли это предательством? Со стороны кого? Вадимовны?

Она ведь просто делала свою работу. Если я не подходил для её класса, потому что не вписывался в «команду», её долгом было остановить меня.

Она, собственно, никогда не давала мне надежды, не намекала, что хочет видеть меня в литературном классе. Это я сам всё придумал. Слишком занёсся, забыл, кто я есть на самом деле. Хотел стать выше, чем все остальные. Надо, конечно, знать свой шесток и не высовываться.

Так размышлял я, уткнувшись лицом в стену, как в детстве. Я не плакал, нет, я давно престал плакать, но в такие минуты мне хотелось стать совсем маленьким, чтобы занимать в пространстве как можно меньше места.

Мне казалось, что тогда мне стане* легче, все трудности исчезнут сами собой, потому что их груз просто не сможет давить на такое маленькое создание. И если лежать лицом к стене, близко-близко, пусть даже с открытыми глазами, ты достигнешь этой цели и превратишься в ничто.

«Высоко в горы вполз Уж и лёг там в сыром ущелье, свернувшись в узел и глядя в море». Я был тем ужом. Но я и правда хотел летать. Не из стремления доказать, что небо мне интересно, а потому что устал смотреть на море, свернувшись в узел. Я хотел взлететь и доказать всем остальным, что я могу. Мне нужно было сделать это из гордости, из мелочной мести.

Но нет, небо не для меня. Мне было бы там сложно. И трудности такого рода отбили бы у меня охоту ползать. «Так вот в чём прелесть полётов в небо! Она — в паденье!..» А всё это безумство храбрых — оно только для того, кто рождён соколом. Даже очень храбрый или самонадеянный уж вроде меня никогда не добьётся ничего, кроме лишних синяков.

В таком положении меня застала мама, вернувшаяся с работы. Я не слышал, как она открыла дверь. Она вошла в мою комнату, села рядом и тихо спросила: — Артём, что-то случилось?

— Нет, мам.

— А что ты так лежишь?

— Просто.

— Что-то в школе? Провалил экзамен?

— Нет, мам.

— Что-то с распределением?

— Меня не берут в литературный класс.

— Почему? Оценки плохие?

— Нет. Вадимовна думает, что мне будет сложно.

— Как это «она думает»? Какое она имеет право так думать? Я завтра же пойду и поговорю с директором школы. Что за самоуправство?! Как можно так распоряжаться ребёнком и решать, где ему будет сложно, а где просто? — иногда мама начинала очень активно бороться с несправедливостью, особенно, если это касалось начальства, чиновников или вообще представителей государственных структур.

Вообще-то мне было приятно, что она готова заступиться за меня, но я понимал, что из этого ничего не выйдет, а если даже и выйдет, то в итоге я окажусь в классе Вадимовны против её воли, чего я не пожелал бы никому. Поэтому я тихо, но твёрдо сказал: — Мама. Пожалуйста. Не нужно никуда ходить. Я буду учиться в физико-математическом.

— В физико-математическом? Ну что ж. Это не так уж и плохо, нет? У тебя ведь всё получается с математикой? И физика тебе всегда нравилась, разве не так?

— Да, мам. Всё нормально. Можно, я посплю немного?

Лето я снова провёл на даче: Артур уехал с родителями, и в городе делать было нечего. Я записался во взрослую библиотеку (по протекции мамы, конечно, — из-за возраста я сам пока не мог брать там книги) и целыми днями читал: в доме, на чердаке или в гамаке на улице.

Первое сентября не походило на праздники, что мы отмечали ещё каких-то несколько лет назад. Не было больше ни гладиолусов в школе, ни салатов дома. Даже торжественная линейка казалась обыденной. К моему удивлению, Артур, опоздавший на пятнадцать минут, встал в один ряд с моим новым классом. Я подумал, что он, верно, перепутал или попросту не знает, где ему нужно стоять, поэтому решил быть ближе ко мне. Но потом выяснилось, что он на самом деле приписан к физико-математическому. Теми же неисповедимыми путями, какими родители Артура пристроили его в нашу школу, они записали его и в наш класс.

Мальчики за лето сделалась какие-то длинные. На даче я за собой этого не замечал, потому что не с чем и не с кем было себя сравнивать, но в стенах школы, где меня не было три месяца, всё и все казались другими.

Мои одноклассники выглядели молодыми жирафами, которые уже выросли, но ещё не обросли мясом и потому им сложно ходить, балансируя на длинных ногах. Учителя, раньше смотревшие на нас сверху вниз, теперь оказались одного с нами роста, что немного смущало — казалось, каждый раз, разговаривая лицом к лицу, бросаешь им вызов. Артур из испуганного и наглого волчонка превратился… да, в общем, ни в кого он не превратился, остался таким же — только вытянулся, похудел и стал из-за этого ещё более несуразным.

Я был рад, что мы с ним остались в одном классе. И хотя моё сердце сжималось от обиды всякий раз, когда в коридоре я встречал Вадимовну, я был доволен новыми одноклассниками, а также тем, что нас всего 16 человек, и это создавало своего рода интимную и дружескую атмосферу на уроках.