Другое тело

Тут к митрополиту обратился сентандрейский духовник, отец Киприян, который вынес на рассмотрение тот самый вопрос, который долго и старательно подготавливался к этому случаю. Речь шла о необходимости попросить и получить от митрополии в городе Карловцы средства на ремонт сербской церкви в расположенном неподалеку Джуре. И для этого отец Киприян передал слово иеромонаху Гавриилу, чтобы тот обосновал просьбу перед высоким гостем, его преосвященством. Потому что иеромонах Гавриил хорошо знал, к кому он обращается.

Митрополит Викентий Попович был младше, чем можно было предполагать, он носил вышитую мантию с пурпурной подкладкой, золотой крест и серебряный медальон на груди, а в руке — четки из голубого ионического камня. У него был исключительный бас, и в церкви он пел на греческом лихорадочно и трепетно, а на сербском протяжно, словно созывая овец в горах. Короче говоря, он носил две души в одной и, как говорят на Афоне, красиво старился. Свой жизненный путь, который теперь заканчивался здесь, в Венгрии, он начал монахом на Святой горе в монастыре Святого Павла, потом был послушником в патриархии в Пече, а много позже оказался в роли монаха при дворе в Карловцах. Он служил при одном патриархе и одном митрополите, постоянно сохраняя репутацию человека «из двух империй», который знает больше, чем окружающие. Ему удалось остаться высоким церковным иерархом и в римско-католической Австрии, и в исламской Турции, хотя его ортодоксальная «греческая» вера — восточное христианство — не была признана государственной религией ни в одной из этих противоборствующих империй. И та и другая с трудом терпели ее на своих территориях. К тому же митрополит служил скитающемуся народу, который переселялся из одной империи в другую, преследуемый бедами, но упорно не теряющий последней надежды. И сейчас, когда Гавриил обратился к нему, это был человек с крепко сжатыми губами, хорошо просеянным взглядом и небольшими кистями рук, в которых он вертел бокал так, словно точно не помнил назначения этого предмета. Его руки никогда не соприкасались друг с другом.

— Вы знаете, ваше высокопреосвященство, что у нашего нищего народа в стране мадьярской нет ни пяди собственной земли, — начал иеромонах Гавриил. — Нас унижает и гонит всякий. И теперь, по прошествии всего того времени, как мы здесь поселились, мы здесь ни граждане, ни крестьяне, и никаких у нас прав нет, просто если кому что дадим, тому мы милы, а не дадим, они на нас войной. И одно только есть, что нас всех держит, — Церковь наша, но и ее содержать нам не по силам. Мучит нас бедность, нужда, стена в храме Святого Николая в Джуре того и гляди развалится, потолок весь прогнил и рухнул, так что тамошний настоятель Петар Еней и братья мои священники тамошние, большие и малые, научили обратиться к вам, отец наш высокопреосвященный, с просьбой помочь отремонтировать джурскую церковь. Потому что сербы там все бедняки и мало нас там, а мастера дорого стоят…

Митрополит с улыбкой и кивая головой выслушал сказанное и ответил, разглядывая свои голубые четки так внимательно, словно впервые их видит:

— Мой ответ вам не нужен, вы и сами, братья во Христе, знаете, как обстоят дела. Трудно все идет, весьма трудно, не знаю, каково-то нам после будет… Одно — это то, что бедны мы, другое — неучены, третье — мира нет между нами, четвертое — в чужой державе, под чужой властью живем, где всяк нас ненавидит, всяк нас поносит, словно злодеев и воров. Так как же мы можем хоть что-то получить или содержать или что-то дать, когда руки у нас пусты и связаны?..

Понимая, что эти красивые слова означают отказ, иеромонах Гавриил решился на другую попытку:

— Есть здесь и еще одно обстоятельство, если вы мне позволите, ваше высокопреосвященство: если наша мать Церковь не поможет в ремонте сербского храма Святого Николая в Джуре, деньги на это дадут греки, и церковь перейдет к ним. Хотя в Венгрии мы саблей своей воздвигли наши сербские церкви, не деньгами, как греки, да только после каждой войны они у нас покупают все новые и новые храмы, утверждая, что хозяин от этого не меняется, потому что и сербы греческой веры.

— Виноваты мы сами, — ответил на это митрополит. — Кто не умеет оценить ни свою выгоду, ни свой убыток, далеко не пойдет. Наша сербская сабля служит австрийскому двору, а греческие деньги служат грекам и Греции… Так-то вот… Однако следует иметь в виду и кое-что еще...

Тут митрополит встал и поднес к губам палец так близко, что мог бы коснуться его языком. Дальше он говорил совсем тихо, продолжая держать палец перед губами:

— Не все так мрачно, и всякий раз, как сербы и греки друг с другом в Австрийской империи сцепятся, в конечном счете нам это выгодно. Отделится греческий храм от сербского, построят греки свою церковь рядом с сербской, а в результате в этой римско-католической империи православных храмов становится больше…