Другой

Вернувшись в Москву, к географическим занятиям и привычной, накатанной жизни, Мика Гольдштейн вдруг почувствовал себя несколько иначе, чем до поездки. Учителя — коллеги по работе, не говоря уже об учениках, в большинстве своём из Храпунова далее Тамбова или Орла не выезжали. Турпоездка Мики Гольдштейна в дальнее зарубежье, на халяву, только по той причине, что он еврей, и больше ни по какой, представлялась им счастливым выигрышем по лотерейному билету; тут было чему позавидовать. Преподаватель истории в старших классах высказал волнение коллектива предельно точно:

— Я русский человек, — сказал этот учитель, по фамилии Третьяков. — Историк. И меня никто никуда без денег не везёт, даже в исторический Санкт-Петербург, хотя это рядом. А Гольдштейна, только потому, что он еврей, совершенно бесплатно отправляют в Иерусалим, где, между прочим, Христа распяли. Везёт же иногда людям, но только не нам, русакам!

Мика Гольдштейн если и не расхаживал по школе гоголем, то только по причине скромности характера. Ощущение избранности, однако, крепко в нём засело; статус его среди сослуживцев повысился. Ему хотелось с кем-нибудь поделиться совершенно новым ощущением жизни, но не было поблизости уха, готового безропотно его выслушать. Тогда он отправился на Измайловский рынок.

Там, на Измайловском, торговал пушками Игнат Терентьевич Шурин — давний знакомец Мики Гольдштейна. Всякий раз, приходя на рынок, Мика начинал обход рядов с Игната Шурина, с которым приятно было вести лёгкий разговор, скользящий по поверхности жизни. Да Мика сюда, на Измайловский, и являлся, чтоб глазеть на занятные красивые вещицы, которые даже и не думал покупать, и болтать о том о сём с покупателями и продавцами. С Шуриным, приятным человеком, умевшим слушать, не вставляя палки в колёса разговора, и решил беспрепятственно поговорить Мика Гольдштейн.

Игната Терентьевича Мика нашёл на его рабочем месте, в торговом ряду. Слева от него, в тесноте да не в обиде, предлагал желающим художественные поделки из кости румяный здоровяк в расцвете сил. Здоровяк на разные лады нахваливал свой товар и доверительно сообщал, что поделки вырезаны из запрещённого к добыче мамонтова клыка и тайком доставлены им, здоровяком, на Измайловский рынок прямиком с Колымы, где мороз достигает 51 градуса. Справа от Шурина располагался смирный торговец потрёпанными старинными куклами, одетыми в кружевные панталоны. Сам Игнат Терентьевич был занят делом: для наведения коммерческой красоты притирал смоченной подсолнечным маслом тряпочкой свои пушки и пушечки. Орудий пальбы у него было немало — от совсем маленьких, на брелочной цепочке с колечком, до чёрной, с четырьмя ядрами горкой, подарочной Царь-пушки каслинского чугунного литья. Радовали глаз и искусные модельки помельче: противотанковые сорокапятки, мортиры и старинная гаубица для стрельбы каменной картечью. Свой пушечный выбор Игнат Терентьевич объяснял тем, что служил когда-то, в далёкие года, в артиллерийских силах подносчиком снарядов. Торгуй Шурин субмаринами на рынке, он назвался бы, ради оживления картины, подводным моряком. Торгуй он самолётиками — назвался бы лётчиком-испытателем. Игнат Терентьевич Шурин понимал толк в торговле.

— Ну и замечательно! — сказал Шурин, выслушав рассказ Мики Гольдштейна об изменении статуса. — Это же просто зависть! А вам что — жалко?

— Нет, — пожал плечами Мика. — Но это же бессмыслица: мне завидуют, потому что я еврей.

— А разве вы не еврей? — Игнат Терентьевич взглянул на Мику с большим интересом. — Я-то думал, что — да…

— Ну да, — сказал Мика. — Так я и не скрывал, просто случай не подворачивался сказать.

— И мне тоже, — Шурин глядел теперь чуть рассеянно. — Не подворачивался.

— Что-что? — спросил Мика и глаза выкатил.

— А то, что я — Урин, — приглушенным голосом дал справку Игнат. — Исаак Тувьевич Урин. Вы в какую синагогу ходите?

— Ни в какую я не хожу, — ошарашено вымолвил Мика Гольдштейн. Открыть соплеменника в измайловском торговце пушками Игнате Шурине он никак не ожидал.

— А я в Марьину Рощу, — сказал Шурин-Урин. — С гоями, конечно, хорошо, — он поглядел направо, потом налево, — но надо же иногда побыть и среди своих.

«Умный человек, — раздумывал и рассуждал Мика Гольдштейн, умилённо глядя на торговца пушками. — Сидит себе на Измайловском рынке, ходит в синагогу и никуда не собирается уезжать. Он тоже другой, и сколько нас, таких! Ну, я, положим, учитель географии, а он пушками торгует. И чему я могу его научить? Что город Мапуту — столица Мозамбика? А вот я у него смог бы кое-чему подучиться. Немного торговать, например».

— Когда я недавно был в Иерусалиме… — пустился в воспоминания Мика Гольдштейн.

— Я там жил на улице пророчицы Деборы, — перебил Шурин-Урин. — Боже, какая красота!

— …мне там свои люди предложили одно дело, — продолжал Мика. — Можно сказать, бизнес.

— Бизнес, — задумчиво повторил Шурин-Урин. — Что за бизнес?