Другой

— Ты так хочешь? — спросил Сергей. — Чего не спишь на улице? Главное, жрет за троих, хруст такой: разговаривать невозможно, глотать не успевает, изо рта валится, пальцы в жиру, лицо в соусе, на живот суп отрыгивает, еще и бубнит: "Слишком сытно… Хочется чтоб потруднее…"

— Сплю в палатке, потому, что она есть. Но лучше, чтобы ее не было! Если бы я мог так легко отказаться от комфорта, то спал бы в подъезде или на скамейке во дворе, а не в квартире. И не ездил бы ни на какие озера, ощущений, хватало бы и в городе.

— Давай, мы тебя на остров какой-нибудь выкинем, — сказал Сергей. — Тут полно островов. Поживешь там, поробинзонишь. Мы тебя потом заберем… зимой.

— Вы давно не читали Робинзона, — сказал Игорь. — Робинзон — самое яркое разочарованнее детства.

— Чего так? — спрашиваю.

— Нет там никакой борьбы за жизнь, никаких особых трудностей: ни голода, ни холода, ничего… Все твои детские воспоминания о нем — ложны. Робинзон — история жирения, накопления, и алчности. Да и… Робинзон — не то имя; он должен быть Гансом или Фридрихом. Думаю, этот рассказ написал ростовщик Гюнтер Штейн под псевдонимом "Дефо".

— Наверное, мы читали разных Робинзонов, — говорю. — Мой хороший был, не жадный, не…

— Это не совсем жадность — бюргернизм — зов крови.

Как, истый немец, Робинзон не мог остаться нищим, и перед крушением выгодно вложился в Южно-Американские плантации. По возвращении, через двадцать восемь лет, его состояние удесятерилось. На острове праотец Плюшкина не терял ни секунды. С первого дня: приобретал, копил, расширялся. Девять суток обирал севший на мель корабль.

Писатель оставил в живых только одного члена экипажа, — чтобы вместе с ним насладиться богатством судна и дарами острова.

— Ты что, недавно читал? — спрашиваю.

Игорь ухмыльнулся, поднял вверх указательный палец, концентрируя внимание слушателей, продолжил:

— Девять дней Робинзон перевозил: порох, ружья, еду, ром, слесарные инструменты, паруса, канаты, металлические листы, и… так увлекся, перетащил бы весь корабль, но опомнился, ведь есть и другие способы обогатиться. Гюнтер Штейн, передумал сажать на рифы еще две каравеллы с золотом и софитами, — это слишком просто. Каждый немецкий мальчик должен знать: только труд, упорство и молитва есть добродетель, что на склоне лет воздаст сторицей: насытит тело, и успокоит душу.

Ежегодно Робинзон увеличивал посевы зерна, расширял загоны для скота, упорно отгораживая забором свое экономическое чудо. Бушели с мукой, корзины с сушеным виноградом, горой возвышались над островом. Не хватало рабочих рук. Во избежание кризиса Штейн послал Робинзону Пятницу; работа пошла быстрее. Возникла новая беда — переизбыток товаров. Штейн послал на остров несколько нахлебников, но это не решило проблемы. И вообще, почему это немцы должны всех кормить? Гюнтер Штейн понял — это тупик, и вывез Робинзона на материк, там можно развернуться. Несовершенство, по сути: крах, первой экономической модели Штейна, родили аксиому, — основное правило торговли: "Война — двигатель экономики!"

В следующей книге, Штейн хотел вернуть Робинзона на остров и начать войну с дикарями. Войну за правильную религию, новые земли, новые бушели, и…

— Понесло, — оборвал Сергей. — Ты книжку хоть читал?

— А чем она кончается? — спрашиваю. — Он, правда, стал богатым?

— Стал богатым и на него напали волки, и он убил триста волков сразу, а пятница убил медведя, а еще, до острова, плыл по морю, из леса выскочили два леопарда и поплыли к нему, чтобы съесть. Рыбаки знают: в море, страшнее леопарда, только волки.

— Что-то ты путаешь, друг. — говорю. — В той книге, про волков не было. Не было ведь, Серега?

— Не было, — подтвердил Сергей.

Игорь пожал плечами: — Как скажете (А они там были).

23

Нам пришлось заниматься не только рыбой, но и всем ужином. Саша пришла, мне показалось, расстроенная, постояла у костра, пожаловалась на головную боль и легла в палатку. Антон ушел к Журавлеву.

Сегодня готовим макароны с сыром. Игорь, поставил на газ сковородку, открыл банку с сосисками, сейчас обжарим, и ужин почти готов. Я делал салат из помидоров и огурцов, Сергей занимался рыбой. Вытащил из огня железный ящик, поставил на стол, отодвинул крышку: — Ну как?

— Еще рано, — сказал Игорь. — Должна быть золотистая, аж коричневая, но запах уже… да?

Я наклонился над коптилкой; в нос ударил приятный запах копченой рыбы.

— Готово! — говорю.

— Пять минут еще надо потомить, — сказал Игорь.

Сергей вернул рыбу на костер.

— У нас гости, — говорит.

Я не стал оглядываться, подумал, идет Антон с Журавлевым, но Игорь странно изменился в лице, сосредоточенно посмотрел мне за спину:

— А, — говорит. — "Бисексуалые паруса".

Я засмеялся: — Что ты сказал?

Белорус вышел из задумчивости, улыбнулся мне.

— Я когда вдоль берега шел, мимо яхта проплыла, там девушка стояла, потом яхта круг сделала и еще раз проплыла, и уже две девушки стояли… и я подумал… ну, вот, то самое и подумал…

Я оглянулся: к нам поднималась девушка, симпатичная такая девушка, я бы даже сказал очень… Остановилась недалеко от костра: — Добрый вечер. — Улыбнулась.