Другой

— Мы благодарим радушный край за… за гостеприимство, за… хлебосольность, и… и владыке этой земли наш поклон… Люди, с восточного острова, что Московитами и Питерцами зовутся… чтят… помнят, и… передают приветы, пожелания доброго здоровья, и…

В очередной раз замешкался, Анатолий Павлович понимающе покивал, осек меня жестом, и дальше громко и выразительно:

— Пегрема воскресла из пепла!

И все, что веками хранила.

Достала из мрачного склепа!

И миру! И людям! Явила!

Затем он подошел к Саше, стал на одно колено, страстно произнес:

— Богиня! Дайте вашу руку…

Девушка стеснительно понурила взгляд, чуть приподняла расслабленную кисть.

После непродолжительного лобызания и ахов, гость поднялся и добавил:

— Боги! Боги! Какая женщина! Как зовут Вас — незнакомка?

Антон поторопился ответить:

— Это Сашенька, невеста вот этого, молодого… Сергей, да… Его так зовут…

— Ах! не успел! — деланно расстроился гость.

— А это Глеб, тоже мой друг.

— Отлично, превосходно! Какие красивые, мужественные лица! Молодцы…

Нависла неловкая пауза.

— Анатолий, не смущайтесь, присаживайтесь к столу, — сказал белорус, подтолкнул гостя к скамье. Игорь вел себя фамильярно, впрочем, как всегда, к этому быстро привыкаешь и перестаешь обращать внимание. Анатолий Павлович и не думал смущаться. Сел за стол, подтянул к себе "Онежскую", рассматривая этикетку:

— Устроились великолепно, превосходно. — Посмотрел на Сашу, — Богиня!

— Вовремя мы вас нашли, у нас как раз ужин, — сказал Игорь.

Анатолий не из тех, кого долго упрашивают, перед тем как угостить. Хлопнул ладошками, потер друг об дружку:

— Очень хорошо, прекрасно! И что у нас, так вкусно, пахнет?

— Тушеночка обжаривается, — ответила, улыбчивая Саша. — Сейчас мы ее с макарошками, и на стол. Любите?

— Богиня! Тушенку — очень, очень люблю. Обожаю. Прекрасно!..

Антон изменился в лице, из подтяжка зыркнул на меня. Во взгляде столько тревоги и сомнений, что я не выдержал, засмеялся. Белорус поддержал, но сдержанней, так, слегка отвернувшись в сторону.

Скоро я справился с собой, наклонился к уху бородача, лицо суровое, голос озабоченный:

— Что я тебе говорил!

Игорь, улыбаясь, показал взглядом на Антона, поморщился, покачал головой, хотел, чтобы я отстал от бородатого.

— Ладно, — говорю капитану, — пусть остается на твоей совести. Но учти, банки я пересчитал.

Как-то потом, я спросил, сколько ему лет, он уклончиво ответил — "двадцать пять". Обычно, так ведут себя женщины, впрочем "у каждого свои тараканы". Дам ему — шестьдесят пять. Невысокий, худощавый, но живой такой, общительный. Любит поспорить, и как показалось, всегда старается быть в центре внимания, впрочем, мы не против, сами поставили его в центр и как гостя этого стола и как хозяина этой земли (как-то пафосно получилось, потом вычеркну).

За вечер, потихоньку, Анатолий Павлович рассказал о себе, правда, совсем немного: был женат, есть дети (уже взрослые), зимует в городе, а все остальное время, здесь; с куда большим интересом, поведал о раскопках, которые вел последние сорок лет.

Еще студентом отрыл фрагменты древней керамики, и началось: здесь все перепахали вдоль и поперек, находили древние поселения, могилы, кузницы, статуи, атрибуты культа, и этому — давно забытому прошлому, он отдал свою жизнь, свое настоящее и будущее.

Раскопали, изучили, переписали, сфотографировали и поехали рыть дальше. А он остался, наверное, просто уже не смог уехать. Стал, чем-то, наподобие, смотрителя музея, его гидом, его душой. Теперь, просто, здесь живет, в тех самых трех палатках: ловит рыбу, сочиняет стихи и водит туристов смотреть на каменных лягушек и уток.

Сергей, все уводил Анатолия куда-то в сторону, все на философские темы: смысл жизни, любовь, справедливость, но тот всегда возвращался к своей любимой "Пегреме"; она для него: и первое, и второе и третье.

Ушел он поздно, в полночь. Я кое-что вспомнил, пришлось догнать на тропе.

Спрашиваю:

— Анатолий Павлович, а в деревню пройти..?

— За холмом, что над вами, тропа широкая, и по ней вдоль воды… упрешься в деревню. А к чему такая срочность?..

Сергей и Саша легли в разных палатках. Мы остались втроем, переглянулись, и не сговариваясь, развели в стороны руки, глаза стали круглыми, лица скривились.

Вообще, вся эта излишняя мимичность — влияние Игоря. Все как-то стали копировать его смех, и этот гимн сарказму — вечную полуулыбку. И жесты. Когда рассказывает что-то, ни смотреть на него нельзя: так болтает руками… Никогда не думал, что резкий бросок руки с растопыренными пальцами, в сторону, так легко и эффектно, заменяет слова или целые реплики. Причем, у него, заменят любое слово, фразу, предложение, и все равно понятно. Хотя, что идет одному, не всегда подходит другому, такое мы уже видели. У Игоря, получается непринужденно, естественно, — это часть его натуры, — это откуда-то изнутри из сердца.