Другой барабанщик

Тут он мог на нее взглянуть, но так, будто он на нее сердился. Потом забирал мусор в ведре или в мешке и выходил.

Когда он уходил, она вздыхала с облегчением, точно его присутствие было ей в тягость. Думаю, так оно и было, и я ее понимала. Она так выразительно смотрела на меня, и хотя мне тогда было всего пятнадцать, я ее прекрасно понимала. Потом она отворачивалась к плите.

Не помню точно, когда это случилось, но как-то Такер повез меня в Нью-Марсель – мне нужно было удалить зуб. Когда он подкатил ко мне на машине, я прыгнула рядом с ним, вместо того чтобы, как обычно, сесть сзади.

Мне хотелось, чтобы он первый что-нибудь сказал, и я застонала. Вообще-то зуб не болел. Он почти сгнил и готов был сам вывалиться. Но все равно я застонала. Но он ничего не сказал.

Такер обычно ездил, как гонщик на трассе. Склонившись над рулем, неотрывно глядя на дорогу, прищурив глаза, чуть сгорбившись. Выглядел он по-дурацки, потому что он же был коротышка. И был похож на чересчур серьезного ребенка.

Я застонала. А он молчал, как рыба. Может, он не расслышал моего стона из-за урчания мотора. Тогда я спросила прямо:

– Такер, а правда Бетра милая?

Он не шевельнулся. Вообще-то можно ожидать, что если парень хочет жениться на девушке, то он при одном упоминании ее имени хотя бы должен дернуться. А он – нет.

Но мне теперь и самой стало интересно. Наверное, это было не мое дело, ведь Бетра просто хотела знать, думает ли он о ней хоть когда-нибудь.

– Я хочу спросить: тебе она нравится?

Он ответил так, словно ему это причиняло невыносимую боль:

– Да, мисс Димфна.

Вот и все, что мне удалось из него вытянуть, но и этого было недостаточно. Не то чтобы я ждала, что он зальется соловьем и выложит мне все, но мне было непонятно, действительно ли она ему нравится или он просто хотел заставить меня замолчать.

Но все-таки она ему нравилась, потому что в сентябре они поженились. И потом чуть ли не сразу же она стала ходить по дому беременная. Даже женившись на ней, он оставался с ней немногословным. Может, ему просто не хотелось разводить сюси-пуси на глазах у посторонних. Но, по-моему, это очень здорово, когда кто-то при всех говорит, что любит тебя. А он – нет. Он вообще ничего не говорил.

А я вернулась в школу мисс Бинфорд, и вроде именно в тот период у моих родителей возник разлад в отношениях. Не то что они ссорились при нас. На самом деле, я сомневаюсь, что они вообще ссорились. Все было гораздо хуже. Просто, насколько я сейчас помню, они все реже и реже разговаривали друг с другом, пока не наступил момент – а именно об этом моменте я и говорю, – когда они вообще перестали разговаривать… ну разве что по ночам, когда, как я думаю, женатые люди чувствуют себя особенно одиноко и понимают, как мало у них общего и как много они потеряли в жизни.

Не думаю, что этот разлад свалился на них, как снег на голову. Думаю, он все время просто таился. И родители просто не удосуживались подумать о своих отношениях, потому что они растили сначала Дьюи, потом меня. Но теперь, когда мы выросли, им больше не надо было предпринимать усилия и прятать эту беду, и она проявилась, вылезла наружу.

Иногда я слышала их по ночам. Я выходила в ванную, и до моих ушей доносилось их бормотание. Я останавливалась у двери и подслушивала. Наверное, это не похвальное любопытство, но, когда у твоих родителей проблемы, ты же не можешь просто пройти мимо их спальни, как ни в чем не бывало зайти в ванную и нанести ночной крем.

Сначала я услышала голос мамы:

– Но почему, Дэвид? – Она говорила плачущим голосом, а может, и плакала.

– Не знаю. Тебе этого не понять. – Он никогда не повышал голоса.

– Но раньше я же понимала. Разве нет, Дэвид?

Наступило молчание. И можно было слышать, как они задвигались. Но, судя по звуку, они не занимались любовью. Они просто пытались заснуть. Потом внезапно мама сказала:

– Дэвид, я же тебя люблю!

А он ничего не ответил.

Наверное, тогда я впервые ощутила близость к маме. Мы с ней ладили, как дочка и мама, хотя говорят, что дочки лучше ладят с отцами, а сыновья – с матерями. Это справедливо для нашей семьи, потому что папа никогда особенно не ладил с Дьюи. Иногда я замечала, как он смотрит на Дьюи. Он долго-долго смотрел на него, потом качал головой и отводил взгляд. Не то чтобы он испытывал к сыну отвращение – так казалось Дьюи, – скорее папе хотелось что-то ему сказать, а он не знал как. Это могло прозвучать как реплика персонажа из телесериала, но именно так он бы и выглядел. Думаю, в большинстве случаев ему хотелось что-то сказать Дьюи, но вместо него он говорил со мной. Я отлично ладила с папой, но это мало что объясняет.

Когда родители перестали разговаривать, Дьюи вообще не мог разговаривать с отцом без того, чтобы не поссориться с ним. Такое было впечатление, что Дьюи ссорится с отцом вместо матери. Папа что-нибудь скажет, что угодно, а Дьюи вечно цеплялся за его слова, и начиналось… Я не вмешивалась. Я пыталась сорвать их ссору, делая какую-то глупость или откалывая дурацкую шутку, но эти уловки ни к чему не приводили, и я просто уходила.