Другой класс

Теперь мы дружили с Мышонком только в школе, но играть с ним мне не разрешалось. Папа был очень строг в этом отношении. Мальчики из Белого Города принадлежали к другому классу. Они даже в церковь не ходили. Дома у нас Мышонок побывал лишь однажды, когда я еще только поступил в «Нетертон Грин». Мы с ним играли в железную дорогу у меня в комнате. Мама испекла овсяное печенье. Папа пару раз заглянул к нам – наверное, чтобы убедиться, что Мышонок «не испорченный». А потом, когда Мышонок уже ушел, они мне объяснили, что этот мальчик «не из нашего круга» и что мне больше нельзя его приглашать. Возможно, это потому, что он тогда все печенье съел. Так или иначе, к нам я его больше никогда не звал. Впрочем, Мышонку очень нравилось играть на старом кладбище возле церкви, вот я и стал туда приходить, чтобы встретиться с ним и поиграть. Играли мы так: ложились на какое-нибудь надгробие и притворялись мертвыми; главный смысл этой игры заключался в том, чтобы как можно дольше пролежать с закрытыми глазами. Кто дольше продержался, тот и выиграл.

А потом – это было уже после смерти Банни – Мышонок научил меня другой игре. Он сказал, что эта игра называется «Иди-ка сюда, мышонок», поэтому я его Мышонком и прозвал. Но он предупредил меня, что о нашей игре никто знать не должен. Это большой секрет. О том, чем мы занимаемся, знал, пожалуй, только старший брат Мышонка, толстяк Пигги[102], который иногда за Мышонком присматривал. Но Пигги о наших играх никогда бы никому не сказал, опасаясь, что тогда их мать тоже обо всем узнает.

Сама по себе эта игра была довольно простой. Играли мы обычно в старом карьере, возле глиняных ям, поскольку именно там можно было легко поймать мышку, – их в карьере было великое множество. Чтобы поймать мышь, нужно взять пустую бутылку из-под молока (отлично подходили те маленькие бутылки, которые обычно дают в школе) и положить на дно какую-нибудь сладкую приманку, например кусочек печенья. Затем следует воткнуть бутылку в землю примерно наполовину, но под углом, чтобы мышка могла туда забраться, а наружу вылезти уже не сумела бы. И все. Можешь уходить. А через пару часов или даже на следующий день прийти и сколько угодно забавляться с пойманным мышонком. Играли мы обычно по утрам в субботу – в этот день мать Мышонка любила подольше поваляться в постели, а мои родители отправлялись в свою группу поддержки. Мышонок еще накануне вечером ставил ловушки с наживкой, и к утру все они были уже полны. Мы отправлялись на берег самой большой ямы – мы называли ее Долгим Прудом – и одну за другой бросали туда бутылки с мышами, а потом смотрели, что эти зверьки будут делать.

Большинство умирало прямо сразу. Это было интересно, но чересчур быстро кончалось. И мы с Мышонком стали придумывать разные способы, чтобы продлить игру. Чаще всего мы делали из дерева маленькие лодочки и отправляли мышек в плавание по заполненным водой глиняным ямам – по глубокому Долгому Пруду, или по более мелкому Полумесяцу, или по тем совсем маленьким прудикам, которым мы с Мышонком дали название Три Маленьких Индейца. А вот к Шурфу с его отвесными берегами мы никогда даже не подходили – это было слишком опасно.

Выглядело это примерно так: сперва мы спускали на воду лодочку, а потом сажали на нее мышь. Мышь у нас всегда была капитаном судна. Когда лодочка отплывала подальше, мы начинали бомбардировать ее камнями, или поджигали с помощью комка газетной бумаги, или устраивали волны с помощью доски и смотрели, как лодочка качается и подскакивает на них, пока не утонет. Иногда мышь пыталась вплавь добраться до берега. Тогда мы просто ловили ее и все начинали сначала. А порой мышь так и оставалась на лодке, дрожала, но с места не двигалась, и это было уже менее интересно. Лично я предпочитал мышек поживее.

Через какое-то время мы усложнили эту игру и стали ставить перед собой более увлекательные цели. Например, поймав сразу дюжину мышей, мы отправляли их в плаванье, точно на Ноевом ковчеге. Иногда мышки, воздев лапки кверху, начинали молиться, чтобы Бог спас их от страшных волн. Но Бог никогда на их мольбы не отвечал. Впрочем, так и должно было быть. Ведь роль Бога, в конце концов, мы отводили самим себе.