Другой класс

Теперь я изо всех сил старался все вспомнить. Я рылся в самых сокровенных уголках своей души. Я усердно молился. Мисс Макрей научила меня, как, признаваясь в собственных слабостях, можно одновременно чувствовать себя сильным. А еще она сказала, что гордится мной. И это было очень приятно, потому что мной давно уже никто не гордился. Я, пожалуй, даже чуточку нос задрал; в общем, когда я наконец понял, к чему все это ведет, я уже не сумел бы это остановить, даже если б попытался. Впрочем, мне не особенно и хотелось что-то там останавливать. Мне это, пожалуй, даже нравилось. Для меня было новым ощущение того, что я – жертва обстоятельств; а благодаря сочувствию мисс Макрей я и вовсе чувствовал себя особенным. Тогда мои бывшие одноклассники по «Сент-Освальдз» как раз собирались поступать в университеты, и многие уже умели водить машину, и у многих были подружки. А кое у кого и вовсе имя было написано золотом на доске почета. А в чем заключались мои достижения? Где было написано золотом мое имя? Почему за бортом остался только я один?

Прошло уже почти семь лет со дня смерти Ли Бэгшота. И все, по-моему, уже успели его позабыть – кроме его матери, наверное. Смерть какого-то мальчишки из предместий никому особенно не интересна, и в газетах не станут особо громко ее обсуждать. Куда интересней смерть маленькой девочки из хорошей семьи. Все мы прекрасно видели, что творилось в Молбри, когда погибла Эмили Уайт, – на улицах горы цветов и игрушечных медведей, толпы молящихся, благотворительные базары, письма местному депутату. Расследование по делу Эмили Уайт длилось несколько месяцев. А дело Ли Бэгшота было закрыто уже через неделю. Хотя, конечно, не было никаких улик, дающих основания связывать смерть Ли с каким-либо насилием. Это был самый обыкновенный несчастный случай, хотя и трагический, и всю вину за него люди возложили на городской совет, который вовремя не оградил глиняный карьер колючей проволокой и не разместил там нужное количество предупреждающих знаков. Но когда я начал вспоминать то, что случилось семь лет назад, вся история с Ли Бэгшотом вдруг предстала предо мной в каком-то совершенно ином свете. Ну а когда наконец началось то судебное расследование…

Ты же знаешь, Мышонок, люди очень подозрительны и всегда готовы сразу поверить в самое худшее. Я ведь признался мисс Макрей только в том, что меня насиловал один из преподавателей «Сент-Освальдз». Это уже она высказала предположение, кто именно это был; это она в итоге вытащила все наружу. И, разумеется, «Сент-Освальдз» всегда играл роль ветряной мельницы, с которой непрерывно сражались мальчишки. Это она попросила меня все рассказать в полиции. И я рассказал все, но настоящего имени так и не назвал. Этого я не мог – и не хотел. Пусть с тем человеком разбирается кто-то другой. Кто-то более харизматичный.

Я никогда по-настоящему не верил, что мы сумеем победить. Возможно, в этом-то и была главная проблема. Но сплетни подобны сорной траве: они столь же быстро разрастаются, и тогда остановить их уже невозможно. И та история, благодаря которой Пудель некогда вышел сухим из воды, вдруг приобрела совсем уж зловещий оттенок. Тогда, в декабре тысяча девятьсот восемьдесят первого года, все это казалось ерундой. Подумаешь, какой-то мальчишка целую неделю дома не показывался, а потом объявился. Примерно в то же время другой мальчишка утонул в глиняном карьере; и его гибель сочли несчастным случаем. Но теперь, когда вскрылись новые случаи коррупции в «Сент-Освальдз», власти Молбри увидели некую возможность связать одно с другим. А уж газета «Молбри Икземинер» и вовсе с радостью ухватилась за возможность подложить очередную свинью этой привилегированной школе, которую всегда терпеть не могла (стараясь «не замечать» того, скольким мальчикам из бедных семей удалось закончить «Сент-Освальдз» только потому, что их обучение полностью оплачивал Совет попечителей). Эта газета всегда славилась своей любовью к всевозможным гнусным публикациям, вот и теперь ее страницы были полны отвратительных слухов и истерических пророчеств. Снова на свет божий извлекли историю исчезновения Чарли Наттера, снабдив ее целой кучей новых «теорий». А уж когда достоянием общественности стала моя исповедь, все сразу принялись весьма ловко связывать одно с другим.

Уж не заманил ли кто Чарли Наттера в некий таинственный дом во время рождественских праздников 1981 года? Уж не совратил ли его Гарри Кларк? А что, если именно Гарри Кларк был тем самым, не названным мной, школьным учителем, который и мне нанес столь тяжкую травму? Может, поэтому я и отказывался назвать его имя?