Другой Ленин

И Ленин… проиграл, остался в меньшинстве. Вот как описывал эту историю В. Молотов: «Летом 1921 года Ленин предлагал закрыть Большой театр. Говорит, что у нас голод, такое трудное положение, а это — дворянское наследство. В порядке сокращения расходов можем пока без него обойтись… И провалился Ленин. Большинство — против… Я помню, что я тогда и голосовал в числе тех, которые не согласились… Единственный раз, когда я голосовал против Ленина».

Метр, литр, грамм и новый календарь. После Октября взамен старинных аршинов, верст и фунтов в России утвердились новые единицы: метры, километры и килограммы. В свое время они были введены еще в революционной Франции. Из всех перемен революции эта встретила, пожалуй, меньше всего сопротивления. Хотя среди простого народа ее приняли не сразу. Характерная шутка из печати того времени:

«Метрическое.

— Прихожу в молочную, дайте, говорю, молока…

— Литр вам?

— Не литр, а молока…

— Литр?

— Да молока же…

— Литр?!!!

— Ну, дайте хоть литр…

Дали этого самого литра, а оно, оказывается, ни дать ни взять — молоко…»

Гораздо большее противодействие вызвало в обществе введение григорианского календаря. Согласно подписанному Лениным декрету, после 31 января 1918 года наступало не 1 февраля, а 14-е. Россия, таким образом, догнала по календарю Европу, от которой отставала в XX веке на 13 суток.

Однако православная церковь не пожелала подчиняться этому декрету и переходить на новый стиль. Таким было общее настроение верующих, изменить которое не удавалось. В столь упорном неповиновении власти усматривали явный вызов и старались его сломить. Часть духовенства в 20-е годы все-таки перешла на новый стиль. Шутки 1923 года (из журнала «Дрезина»):

«Успевают.

— А Успение вы, батюшка, как праздновали, по старому или по новому?

— А и так, и сяк, милая.

— Как же это вы успеваете?!

— А на то, милая, оно и Успение… Хе-хе-хе».

«— Трудно договориться насчет рождества! Бабушка желает праздновать по старому стилю. Маменька по новому, а папаша — по Петротекстилю: говорит, — когда жалованье выдадут, тогда и праздник!»…

В конце концов, однако, государство смирилось с тем, что церковь живет по старому, юлианскому стилю. Острая борьба с церковью не утихала вплоть до 40-х годов, но шла уже по другим вопросам.

«Талантливая книжка озлобленного белогвардейца». Ленин очень любил читать черносотенную и другую правую печать. Он считал, что она выражает взгляды врагов гораздо откровеннее, честнее, чем умеренная. «Жаль, — замечал он, — что социал-демократы не ловят этих искорок правды у черной сотни». В 1917 году, скрываясь от ареста, Ленин спрашивал товарищей: «Нельзя ли достать газет крайних правых партий?»

«Приходилось доставать, — вспоминал журналист Юкка Латукка. — Особенно набрасывался Ильич на черносотенные газеты».

Эту свою привязанность к писаниям врагов Ленин сохранил и после Октября. М. Скрыпник вспоминала, как он читал кадетские газеты: «Вот он взял свежий номер «Речи»… Читая… Ленин не раздражался, наоборот, посмеивался с довольным видом… Глядя на него в эти минуты, я вспоминала известные слова Бебеля: «Если нас поносят наши враги, значит, мы поступаем правильно». Однажды она спросила, почему кадетские газеты до сих пор продолжают выходить.

«Закроем газеты, — отвечал Ленин, — не будем знать, что думают о нас наши враги».

Впрочем, в августе 1918 года, когда гражданская война заполыхала вовсю, либеральные газета в красной России все-таки закрыли, и они перекочевали в Россию белую. Однако независимые издания в Советской республике выходили и позднее, вплоть до середины 20-х годов, и Ленин их внимательно читал.

В 1921 году русский сатирик и юморист Аркадий Аверченко выпустил в Париже сборник рассказов «Дюжина ножей в спину революции». Вскоре Ленин напечатал в «Правде» свой отзыв, озаглавленный «Талантливая книжка». «Это, — писал Ленин, — книжка озлобленного почти до умопомрачения белогвардейца Аркадия Аверченко… Большая часть книжки посвящена темам, которые Аркадий Аверченко великолепно знает, пережил, передумал, перечувствовал. И с поразительным талантом изображены впечатления и настроения представителя старой, помещичьей и фабрикантской, богатой, объевшейся и объедавшейся России. Так, именно так должна казаться революция представителям командующих классов. Огнем пышущая ненависть делает рассказы Аверченко иногда — и большей частью — яркими до поразительности. Есть прямо-таки превосходные вещички, напр., «Трава, примятая сапогами», о психологии детей, переживших и переживающих гражданскую войну.

До настоящего пафоса, однако, автор поднимается лишь тогда, когда говорит о еде. Как ели богатые люди в старой России, как закусывали в Петрограде — нет, не в Петрограде, а в Петербурге — за 14 с полтиной и 50 р. и т. д. Автор описывает это прямо со сладострастием: вот это он знает, вот это он пережил и перечувствовал, вот тут уже он ошибки не допустит. Знание дела и искренность — из ряда вон выходящие».