Другой Ленин

«Я тогда совсем не была влюблена в тебя, — писала Арманд, — но и тогда я тебя очень любила… Много было хорошего в Париже и в отношениях с Н.К. (Надеждой Константиновной. — А.М.). В одной из наших последних бесед она мне сказала, что я ей стала особенно дорога и близка лишь недавно. А я ее полюбила почти с первого знакомства. По отношению к товарищам в ней есть какая-то особая чарующая мягкость и нежность. В Париже я очень любила приходить к ней, сидеть у нее в комнате. Бывало, сядешь около ее стола — сначала говоришь о делах, а потом засиживаешься, говоришь о самых разнообразных материях. Может быть, иногда и утомляешь ее. Тебя я в то время боялась пуще огня. Хочется увидеть тебя, но лучше, кажется, умерла бы на месте, чем войти к тебе, а когда ты почему-либо заходил в комнату Н.К., я сразу терялась и глупела. Всегда удивлялась и завидовала смелости других, которые прямо заходили к тебе, говорили с тобой. Только в Longiumeau (Лонжюмо. — A.M.) и затем следующую осень в связи с переводами и пр. я немного попривыкла к тебе. Я так любила не только слушать, но и смотреть на тебя, когда ты говорил. Во-первых, твое лицо так оживляется, и, во-вторых, удобно было смотреть, потому что ты в это время этого не замечал…»

В Париже Ленин и Арманд часто бывали вместе в кафе на авеню д'Орлеан. Французский социалист Шарль Рапопорт рассказывал: «Ленин не спускал своих монгольских глаз с этой маленькой француженки»… «Инесса была хорошая музыкантша… очень хорошо играла многие вещи Бетховена, — писала позднее Крупская. — Ильич особенно любил «Sonate Pathetique», просил ее постоянно играть…»

Крупская вспоминала, как они втроем проводили время в Кракове в 1913 году: «Уютнее, веселее становилось, когда приходила Инесса. Мы с Ильичем и Инессой много ходили гулять. Зиновьев и Каменев прозвали нас «партией прогулистов». Ходили на край города, на луг (луг по-польски — блонь). Инесса даже псевдоним себе с этих пор взяла — Блонина». В определенный момент Крупская хотела «отстраниться», но Владимир Ильич не допустил этого. Он просил ее: «Оставайся». И счел невозможным разрываться дальше между двумя женщинами — сам расстался с Инессой.

В декабре 1913 года Инесса Арманд писала Ленину: «Расстались, расстались мы, дорогой, с тобой! И это так больно. Глядя на хорошо знакомые места, я ясно сознавала, как никогда раньше, какое большое место ты еще здесь, в Париже, занимал в моей жизни, что почти вся деятельность здесь, в Париже, была тысячью нитями связана с мыслью о тебе… Я бы и сейчас обошлась без поцелуев, только бы видеть тебя, иногда говорить с тобой было бы радостью — и это никому бы не могло причинить боль. Зачем было меня этого лишать? Ты спрашиваешь, сержусь ли я за то, что ты «провел» расставание. Нет, я думаю, что ты это сделал не ради себя».

И после «расставания» Инесса Арманд продолжала занимать мысли Владимира Ильича, его беспокоило чувство вины перед ней. Это видно по его сохранившимся письмам.

«If possible, do not be angry against me, — писал он ей весной 1914 года. — I have caused you a great pain, I know it…» («Если возможно, не сердись на меня. Я причинил тебе много боли, я знаю это…»). «Никогда, никогда я не писал, что я ценю только трех женщин. Никогда!! Я писал, что самая моя безграничная дружба, абсолютное уважение посвящены только 2–3 женщинам» (лето 1914 года, перевод с английского).

«Вы пишете, что у Вас даже руки и ноги пухнут от холоду. Это, ей-ей, ужасно. У Вас ведь и без того руки всегда были зябки. Зачем же еще доводить до этого?» (ноябрь 1916 года).

«Дорогой друг! Последние Ваши письма были так полны грусти и такие печальные думы вызывали во мне и так будили бешеные угрызения совести, что я никак не могу прийти в себя» (декабрь 1916 года).

И после «расставания» Инесса обращалась к Владимиру Ильичу нежно, как к возлюбленному: «Дорогой…» В конце письма писала: «Крепко тебя целую. Твоя Инесса». Он же в ответных письмах обращался к ней тоже сердечно, но подчеркнуто по-дружески: «Дорогой друг!» — а завершая послание: «Крепко, крепко жму руку. Твой В. У.». Но не всегда Владимиру Ильичу удавалось выдержать этот товарищеский тон. «Oh, I would like to kiss you thousand times…» («О, мне хотелось бы поцеловать тебя тысячу раз…») — писал он Инессе в июле 1914 года. Вряд ли это были чисто дружеские поцелуи…

На родину в марте 1917 года Арманд, Крупская и Ленин возвращались в одном купе «пломбированного вагона». Их отношения не прервались и в России: Арманд бывала в гостях у Ленина. Однажды пришла с дочерью Варей. «Ильич при них, — вспоминала Крупская, — как я по старинке выражалась, «полки разводил»; помню я, как поблескивали глаза у Варюшки».