Другой остров Джона Булля

Если в начале пьесы идейный конфликт сосредоточен на различии мнений и темпераментов «идеалиста» Бродбента и «реалиста» Дойла, то, по мере приближения к финалу, возрастает значение другого мотива. Киган вносит в идейный конфликт пьесы новую ноту, с неожиданной силой звучащую под конец, когда поэт-проповедник говорит: «Мое отечество не Ирландия и не Англия, а все великое царство моей церкви. Для меня есть только две страны — небо и ад; только два состояния людей — спасение и проклятие». Ларри Дойл с презрением смотрит на Кигана, видя в нем столь ненавистного ему ирландского мечтателя, неспособного к действию и лишенного практицизма. Бродбент, прямолинейно понимающий Кигана, склонен рассматривать его в духе ортодоксальной религиозности. Но когда Киган объясняет, как он представляет себе рай, мы видим, что в религиозную оболочку облечено вполне определенное социальное содержание: «Это страна, где государство — это церковь, и церковь — это народ; все три едины. Это общество, где работа — это игра, а игра — это жизнь; все три едины. Это храм, где священник — это молящийся, а молящийся — это тот, кому молятся; все три едины. Это мир, где жизнь человечна и все человечество божественно; все три едины».

В этой тираде главными являются последние слова Кигана. Таким образом, свой гуманистический идеал Шоу облекает в форму некой новой религии. Хотя он и пародирует христианскую концепцию троицы, подставляя на ее место свое идеальное представление об обществе равных друг другу людей, все же религиозная терминология не является случайной. В ней отразилось явление, уже отмеченное раньше в связи с пьесой «Человек и сверхчеловек», — попытка найти идеал в форме нового учения, подобного религии, но не связанного с официальной церковью. Мы увидим далее, как развивались мысли Шоу о религии в пьесе «Андрокл и лев».

Образ Кигана опровергает распространенное представление о Шоу как писателе исключительно «головном», рационалистическом. Питер Киган — проповедник без рясы, поэт; его энтузиазм, человечность, ощущение таинственных сил жизни говорят о том, что в начале XX в. Шоу стремился выразить в своих произведениях вовсе не только рассудочные понятия.

Треугольник Бродбент — Дойл — Киган делает невозможным прямолинейное толкование «Другого острова Джона Булля». Идея пьесы не выражена ни в одном из этих персонажей, она в диалектическом сочетании и столкновении различных мироощущений и миропониманий. Если критика причислила «Другой остров Джона Булля» к числу шедевров драмы идей Бернарда Шоу, то именно благодаря той полифоничности, которая определяет ее художественный строй.

Рецензенты, видевшие первые представления «Другого острова Джона Булля», отдавали должное уму и остроумию Шоу, но форма пьесы вызвала осуждение из-за отсутствия в ней традиционной драматической интриги. Между тем Шоу намеренно отказался здесь от приемов мелодрамы. Почувствовав крепкую почву под ногами, он стал более решительно предлагать публике свои приемы драматургии, отказавшись идти на компромисс с господствовавшим вкусом. «Другой остров Джона Булля» — «чистый» образец драмы идей.

В отличие от авторов, молчаливо игнорировавших недоброжелательную критику, Шоу почти всегда вступал в полемику с оппонентами. Среди тех, кто не сумел оценить «Другой остров Джона Булля», были такие авторитетные и в целом дружественные по отношению к Шоу критики, как Уильям Арчер и Артур Б. Уокли. В интервью, данном корреспонденту «Татлера» 16 ноября 1904 г., Шоу так ответил на упреки критиков, считавших композицию пьесы рыхлой: «Такой блестящей композиции у меня еще не было ни разу. Подумайте только, какую тему я выбрал — судьбы народов! Посмотрите на действующих лиц — эти персонажи, выступающие на сцене, воплощают миллионы реальных, живых страдающих людей. Помилуй бог! Я должен был втиснуть всю Англию и всю Ирландию в три часа с четвертью. Я показал англичанина ирландцам и ирландца — англичанам, протестантов — католикам, католиков — протестантам. Я взял вашу панацею от всех бед и волнений в Ирландии — ваш законопроект о покупке земли, о котором все политические партии и газеты единодушно говорили как о благословенном деле, — и показал одним ударом все его идиотство, мелкость, трусливость, его полную и несомненную бесплодность. Я изобразил ирландского святого, содрогающегося от шуток ирландского негодяя, но, к сожалению, мне пришлось убедиться в том, что всякий средний критик счел негодяя очень забавным, а святого — непрактичным. Я создал интересную психологическую ситуацию — роман между ирландской простушкой и англичанином, и показал комизм этого, не нарушая психологии. Я даже дал увидеть Троицу поколению, которое восприняло ее как математическую нелепость»[48].