Другой Петербург

«А это хулиганская», — сказала
Приятельница милая, стараясь
Ослабленному голосу придать
Весь дикий романтизм полночных рек,
Все удальство, любовь и безнадежность,
Весь горький хмель трагических свиданий.
И дальний клекот слушали, потупясь,
Тут романист, поэт и композитор,
А тюлевая ночь в окне дремала,
И было тихо, как в монастыре.
«Мы на лодочке катались…
Вспомни, что было!
Не гребли, а целовались…
Наверно забыла».

Пела Ольга Глебова-Судейкина, слушали Кузмин (поэт), Юркун (романист) и Артур Лурье (композитор). Гостей становилось все меньше, а некоторых сажали не однажды. Введенский с Хармсом в первый раз попали в ссылку в 1931 году. Егунов сначала жил на «сто первом километре», с запрещением въезда в Ленинград, в 1933 году выслан в Томскую область. Ивана Лихачева («Костю Ротикова») арестовали в 1936 году, и он «пропал без вести» на двадцать два года.

Александр Иванович Введенский, как и Хармс с Вагановым, никак не принадлежал к «сексуальным меньшинствам», но бывал на Спасской с 1924 года постоянно. Вспомнить его следует потому, что Кузмин по справедливости видел в нем одного из крупнейших поэтов нашего века. Молодой человек, с вечно распухшим, как у Апухтина, носом, он бойко ухаживал за барышнями, серьезно в них влюблялся, был женат, но любили его наши сократы. Не только Кузмин, но и Клюев норовил погладить по коленке.

Для комментаторов Константина Константиновича Вагинова, выискивающих прототипы персонажей «Козлиной песни», подскажем, что поэт любил бывать на Спасской, и если чего не мог, по молодости, знать сам, то наслышан был от Кузмина. Один из главных героев романа, играющего роль некоей заслонки, перекрывшей течение русской классической литературы, — Тептелкин. В нем легко угадать черты Вячеслава Иванова — явно не без подачи Кузмина. Да и с шедевром Введенского «Елка у Ивановых» не так все просто. Разумеется, в первую очередь, Чехову в огород камушек, но идиому «Башня» Ивановых тоже надо вспомнить.

С компанией «обэриутов», или «чинарей» мы попадаем в некий паноптикум с окаменелыми остатками классической образованности и здесь видим Андрея Николаевича Егунова, по всем статьям подходящего к нам переводчика Платона. Наведывался он на Спасскую инкогнито из-под Луги. Андрей Николаевич отличался особенной мягкостью и уютностью, присущими людям, которые сами по себе составляют целый мир. Он писал стихи и прозу (под псевдонимом «Андрей Николев»). Вот свойство людей самодостаточных: уцелел и не сломался. Отсидев положенное, последние годы жизни провел в тесноте коммуналки на Весельной улице, вблизи Смоленского кладбища. Умер в 1968 году.

Как-то, непринужденно устроившись на кузминской кушетке, Егунов рассказал гостям на Спасской, какой на днях склеил коллаж. В картину Репина «Не ждали» (знаете, с детишками, разинувшими рты, мамашей, вставшей с кресел) вклеил вместо вернувшегося из ссылки революционера оплетенного змеями Лаокоона… Сколько всего так и пропало. Хорошо, если в сейфах Большого дома, там, может, когда и сыщут, но нет, похоже, навсегда. Сожжено, развеяно по ветру, пущено на самокрутки.

Пили чай, разговаривали, курили. Выходили погулять: прямо, до ограды, составленной из пушечных стволов, трофеев турецкой войны, пересекая площадь… Единственный в Петербурге вид: от пятиглавого собора на восьмерик с тяжелым куполом Пантелеймоновской церкви. На стене церкви трогательный барельеф: юноша, Святой Пантелеймон, ласково положил ладонь на голову исцеленного им старца. Работа 1830-х годов, скульптор А. В. Логановский, о другом творении которого, помните:

Юноша, полный красы, напряженья, усилия чуждый,
Строен, легок и могуч…

Вот уж мост через Фонтанку, ограда с «Горгонами», Летний сад. Кто здесь не гулял! Хоры Чайковского, квинтет… «Мне страшно, будто близко грозит какое-то нежданное несчастье, страшно, страшно мне!» — поет Графиня, прихрамывая, опираясь на руку Лизы — и сюрреалистическим изломом (кузминовед, лови скорей!) — в «Крыльях» роковая Ида прихрамывает, опираясь на руку пожилой дамы, здесь же, в Летнем саду…

Сохранилась семейная фотография: Кузмин, маленький старичок с большими глазами, с ним Юркун и Лева Раков, в саду, у вазы над прудом.