Другой Петербург

Мистериальная история масонства восходит к ордену тамплиеров, разгромленному французским королем Филиппом «Красивым» и римским папой Климентом V (придается особое значение странному совпадению: в том же 1314 году, когда был сожжен магистр ордена Жак де Моле, и король, и папа тоже скончались). Среди множества возведенных на тамплиеров обвинений вырисовываются занимательные подробности. Посвящаемый в орден должен был целовать посвящающего в зад, в пупок и ниже; гомосексуальные отношения между братьями-рыцарями не просто допускались, но рекомендовались как наиболее желательные… В дальнейшем у масонов это, кажется, упростилось; есть даже женские ложи; женщины-масонки называются «мопсами».

Нет надобности указывать на абсурдность предположения, будто молодые люди, перемигивающиеся в общественных душевых и искоса поглядывающие в сторону соседнего писсуара, имеют не то чтобы отношение, но и наималейшее понятие о тамплиерах. Природа все равно свое возьмет, а теоретические умствования, обосновывающие символику масонства биполярными космическими представлениями, — это совсем иное и практикующим гомосекам вообще мало интересное.

Да что ж за примерами ходить: Василий Львович — безобиднейшее существо, отъявленный, к тому же, масон — и ни о каком гомосексуализме, никогда, боже упаси! Хватало и крепостных девок, и московских купчих. Почитайте его «Опасного соседа» — эротика, конечно (как это теперь называется), но решительно натуральная.

Племянник очень одобрял его историческое слово, с которым на устах Василий Львович скончался: «Как скучен Катенин!» Вполне можно с ним согласиться в отношении мертвенно-холодного классицизма Павла Александровича Катенина (чтобы уж к нему не возвращаться: пушкинский приятель и ментор, честный педант, названный, за кукольную красоту, «вербным херувимом»; капитан Преображенского полка, закоренелый холостяк, доживавший в отставке в поместье; достаточно подозрителен).

По соседству с уваровским — дом 17 по Малой Морской, сохранивший характер рядовой застройки XVIII века. Принадлежал он музыканту Лепену. Гоголь снимал здесь квартиру в 1833–1836 годах, о чем и мемориальная доска с сакраментальным профилем. Друг, Саша Данилевский, учившийся тогда в школе гвардейских подпрапорщиков (да, да, той самой), непременно здесь проводил все выходные и праздники. Впрочем, что уж мы так вцепились в Александра Семеновича. Ничем, кроме покладистого нрава, позволявшего многие годы терпеть закидоны своего полусумасшедшего друга, он не замечателен. Уж на что деликатен был наш Чайковский, и то, прочтя переписку Гоголя — именно с Данилевским (тоже интересовался) — воскликнул: «Как, в сущности, малосимпатичны наши великие писатели!»

Женился Александр Семенович, по достижении тридцати пяти лет, на Ульяне Григорьевне Похвисневой, пошли детки, был с женой счастлив. Со службой ему не везло. После долгих поисков определился инспектором в Киевском благородном пансионе, но и там не удержался. Просил Гоголя подыскать ему что-нибудь в столице, но тот, по обыкновению, отделался общими проповедями морального свойства, и кончил Данилевский свои дни (дожил до восьмидесяти) полтавским помещиком. Чтоб уж совсем снять всякие подозрения, вспомним, как Александр Семенович лукаво подшучивал над Гоголем, зажившимся в Ницце, что наверняка там у него амурные дела с Александрой Осиповной Смирновой-Россет (той самой, которой посвящали стихи все русские писатели). Автор «Мертвых душ» философски отвечал, что «трудно тому, который нашел уже то, что получше, гоняться за тем, что похуже»…

Дом 15 на углу Малой Морской и Гороховой славен тем, что в пушкинское время здесь помещался французский ресторан, посещавшийся всеми «людьми лучшего тону». Устроил его некий Андрие, служивший провиантмейстером в наполеоновской армии и после изгнания ее оставшийся в России. В русских ресторанах тогда есть было нельзя: и готовили дурно, и подавали скверно. За табльдотом у Андрие в половине пятого собирались генералы и статские, графы, князья, купцы, артисты, иностранцы, и были угощаемы «простым здоровым вкусным обедом с хорошим вином вволю». После обеда любили играть в домино. Обед с закуской стоил шесть рублей ассигнациями (ну, сколько это? Иван Петрович Белкин за семь рублей доезжал от Петербурга семьдесят верст до Выры, на могилку станционного смотрителя).