Если бы она не задала такого вопроса, то, может быть, и другим девочкам не пришло бы в голову призадуматься над этим. Но она задала и заразила своим сомнением остальных. За ее вопросом сразу посыпались другие:
— А как могла лиса съесть быка, да еще мертвая лиса-то?
— А как могла вода погасить огонь, если ее выпил бык?
— А почему только медведь послушался старухи, а не собака? Ведь собака — друг человека, а медведь — враг.
— А как сгоревшее бревно могло ударить?
И, наконец, один из мальчиков, уловив конец сказки, высказал такое предположение:
— Если бревно ударит козла, то навряд ли он после этого куда-нибудь пойдет. Лежать он будет врастяжку.
Так разделали они мою финскую сказку, эти русские дети, осиротевшие за время войны. Женщина пыталась им доказать, что сказка есть сказка и критике не подлежит. Но этот смышленый народец, как видно, держался иного мнения. В конце концов Леночке, наверно, стало меня жаль. И, чтобы дать мне поправиться, она спросила:
— Дяденька, а вы еще сказки знаете?
Женщина попробовала спасти меня от сказок, но я сказал:
— Знаю.
— Так расскажите еще, пожалуйста!
На этот раз я основательнее порылся в памяти, чтобы не попасть впросак, и рассказал им такую сказку:
Я кончил сказку, заранее уверенный, что на этот раз не дал девочкам повода для придирки. Но Леночка сказала:
— А зачем же курочка умерла? Не надо, чтобы она умирала.
Я пояснил:
— Так в сказке говорится. Ничего не поделаешь.
Но она возразила:
— Почему не поделаешь? Исправить надо сказку. А то петушок столько хлопотал, трудился, и что же? Все понапрасну? Не должно быть, чтобы понапрасну. Он должен застать курочку живой.
Вот и пытайтесь рассказать им что-нибудь, этим русским детям, хотя бы даже и сиротам. Они посягают на то, чтобы изменять сказки. Ни одному финскому ребенку на моей памяти не приходило такое в голову. Все они принимали сказки такими, какими их им преподносили, никогда не подвергая сомнению того, что в них содержалось. А эти не признавали неприкосновенности сказки. Но если они не признавали неприкосновенности сказки, то, пойдя во вкус того, они могли в один прекрасный день не признать многие другие вещи, установленные людьми на протяжении столетий. Да, трудно это угадать, конечно, бог с ними, но, пожалуй, у меня еще не могло быть в жизни таких дочерей.
Пока я пытался это установить, к воротам сада подъехала грузовая машина и остановилась, громыхнув пустыми бидонами. В кузове машины сидели женщины, одетые в белые халаты. Одна из них позвала:
— Валя! Наташа!
Но она могла бы и не звать, потому что к машине уже неслись выскочившие из дома Арви Сайтури две девочки лет по шестнадцати, тоже одетые в белые халатики. Вспомнив про незаконченный разговор, я спросил воспитательницу, имея в виду этих девочек:
— Вы сказали, что они сами вырастили по три коровы из телят. А откуда у них взялись телята?
Она ответила:
— По правде сказать, откуда взялись, там и остались: в колхозном стаде.
— Значит, они не собственные?
— Почему же? Очень даже собственные. Они за ними ухаживают, они их кормят, поят. И судьбу их решают они же. Понимаете?