Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

Она, может быть, не хотела, чтобы я ее заметил. Но я ее заметил, и ей поневоле пришлось открыться. Сделав вид, что наткнулась на меня случайно, она сказала;

— А, это вы.

Да, это был я. А кому же еще тут надлежало быть? Не мне ли определила судьба принять наказание за все совершенные мной злые дела против России? И вот я сидел, готовый принять это наказание, не рискнув даже прыгнуть за борт, чтобы добраться до берега вплавь. А она постояла еще немного, довольная, как видно, тем, что я не удрал из-под ее надзора, а потом присела на ту же скамейку в полуметре от меня.

Так мы просидели с ней рядом некоторое время, не говоря ни слова. О чем ей было со мной говорить? Все их разговоры со мной кончились. Настало время дел. А пароход тем временем катил нас по темной глади великой русской реки, ударяя по воде лопастями своих колес. Перед нами на шесте горела лампочка, освещая носовую часть палубы. И вместе с этой палубой и лампочкой нас несло куда-то в неведомую теплую мглу, где роились и двигались туда-сюда огни разного цвета.

Я покосился на сидящую рядом девушку. Это была такая девушка, у которой все крупно: и лицо, и глаза, и губы, и черные бунтующие волны над головой, колыхаемые встречным ветром. И думы ее тоже, наверно, были крупные и серьезные, под стать ее размерам. И только сейчас в этих высоких, недосягаемых для меня думах наступила передышка. Они временно принизились, обратясь к моей скромной персоне. Однако, пробуя скрыть, ради какой цели они временно обратились к моей персоне, она задала мне посторонний вопрос:

— Вы Никанора последний раз давно видели?

— Давно.

Так я ей ответил без всяких колебаний. Действительно, когда я видел Никанора и где? В каком-то другом, далеком царстве-государстве, в далекой прошлой жизни, которая уже никогда ко мне не вернется. Варвара спросила:

— Как давно?

Я ответил:

— В начале июня.

— Он один был или с кем-нибудь?

Я понял, что ее интересовало. Она думала о какой-то другой девушке. Нет, я не видел его с другой девушкой. Я видел его с Василием. Но даже про Василия не стоило ей говорить. Зачем ей было знать, как Никанор ударял Василия о ствол дерева? Тем более что длилось это недолго и дальше Никанор опять пошел один. Я так и сказал ей:

— Он шел один по саду мимо Адмиралтейства.

Она кивнула и задумалась, всматриваясь в глубину ночи, где были рассыпаны огни разного цвета и разной яркости. Думала она, конечно, о том, как бы понадежнее доставить меня к одному из этих огней. О чем еще могла она думать, обремененная столь важной заботой?

Так мы сидели с ней рядом вдвоем среди ночи — сильная, красивая русская девушка и хитрый, изворотливый финн, вознамерившийся обернуть вокруг пальца всю их огромную Россию, но потерпевший в этом деле крах. Мы сидели и молчали, глядя вперед на темную волжскую воду, уносившую меня к моей последней неведомой пристани.

И, хорошо зная, какой конец уготован мне на этой пристани, я решил напоследок хотя бы поговорить немного. Чего мне было стесняться? Все равно умирать. И, думая так, я сказал сидевшей рядом девушке:

— Скажите, пожалуйста, не откажите в неведении, что должен делать мужчина, если женщина, которую он поцеловал, ударила его за это по щеке?

Быстро обернувшись ко мне, она некоторое время с подозрением вглядывалась в мое лицо своими черными глазами, тронутыми прозеленью, потом спросила строго:

— Это вы о ком?

Я понял, что она приняла мой вопрос на свой счет, и постарался отвести ее подозрения. Я сказал:

— Это я об одном финне. Он был тут у вас в России и хотел жениться на этой женщине.

Она опять с минуту всматривалась в меня молча. Я не мешал ей всматриваться. Но мне хотелось, чтобы она догадалась, что я не о каком-то другом финне говорю, а о самом себе. Не знаю, догадалась ли она. Может быть, и догадалась, только оставила это про себя. Она спросила:

— Это русская женщина?

— Да.

Ее черные глаза, разбавленные зеленым цветом, еще некоторое время продолжали изучать мое лицо, затем последовал новый вопрос:

— А она тоже любит его?

Похоже было, что девушка все-таки догадалась, о каком финне шла речь, но, принимая мою условность, не показала виду. Я ответил ей:

— Не знаю. Скорее не любит, чем любит.

— О, это совсем другое дело. Это очень плохо для него.

Мне стало не слишком весело от этих ее слов. Она заметила это и добавила:

— Но все же духом падать ему не следует. Пусть борется, добивается. Ничто на свете не дается без борьбы, а в особенности человеческое счастье. Во всяком случае, пусть не таит это в себе и почаще высказывает ей свои чувства. Это подействует на нее рано или поздно. Не может не подействовать. А молчание делу не поможет. Женщины не любят молчальников.

Вот как мудро она умела говорить, эта девушка, сама тоже основательно затронутая любовью. И, пробуя выпытать у нее еще что-нибудь полезное для себя, я спросил:

— А если и она его любит?