Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

Он усмехнулся.

— Жизнь? Разве это жизнь?

— А что? Там плохо, да?

— Хм… Плохо — не то слово. Впрочем, кому как. Но меня сюда больше и силком не затащишь.

— Почему?

— Видите ли, можно прослоняться без дела день, можно — два. Но лежать кверху животом целый месяц — избави бог!

— Разве это так плохо?

— Нет, я не говорю, что плохо. Но полнеть я не привык.

— Полнеть — это тоже не вредно, если маленький запас.

— Маленький запас! Вам бы этот запас, так не очень-то пошагали бы по нашей России-матушке.

— А чем вас тут кормят?

— Чем кормят? Спросили бы лучше, чем не кормят. На это мне легче было бы ответить. Но могу перечислить, если вас эта сторона санаторной жизни интересует. Уже с утра мы едим жареное мясо или рыбу. А к этому добавляется масло, сыр, оладьи, пирожки, яйца всмятку, икра черная или красная, молоко, салаты разные, варенья и не помню, что там еще. Не успеешь после этого перевести дух, как диетическая сестра заставляет приступить ко второму завтраку. Есть у нас такая сестра, да будет вам известно. Ее дело — сначала узнать у каждого, что он больше любит из пищи, а потом заставлять его все это поглощать. Я как-то сдуру брякнул, что сметану люблю, так мне потом от этой сметаны спасения не стало. Едва проходит после первого завтрака два часа, как мне в комнату несут большой стакан сметаны, а заодно молоко, масло, сыр, булку. Я говорю: «Не могу. Я еще после первого завтрака не отдышался». — «Ничего. Скушайте. Вам прописано». Ну, что тут станешь делать? Отказаться невозможно — сестру обидишь. А еще через пару часов — обед. Пропустить его нельзя. Если пропустишь, то к тебе придет врач, будет заглядывать в твои глаза, щупать у тебя пульс, выстукивать тебя, выслушивать, расспрашивать, хмурить брови и в конце концов все-таки посоветует не пропускать обеда и пойти съесть хоть что-нибудь. Так лучше уж идти сразу, чтобы не затруднять зря врача и не огорчать сестру. И вот идешь в столовую и снова ешь. А обед еще обильнее, чем завтрак. Блюда невозможно запомнить, и все они вкусные. Их нельзя не есть. Они сами лезут в рот. И вот результат. — Тут он хлопнул себя ладонью по животу, который действительно заметно круглился под коричневыми полосами его пижамы, и потом продолжал: — Мне учить надо молодых лесорубов новой электропилой работать. А для этого нагибаться необходимо возле дерева. Но разве я теперь нагнусь? Меня под прессом сгибать придется.

Рассказывая это, он шел неторопливо все дальше вниз, направляясь, как видно, к морю. Мне было неудобно его прерывать, чтобы ввернуть главный вопрос, и я поневоле тащился рядом. Он вел меня по каким-то другим, более коротким путям, пересекая сады и улицы наискосок. Даже речку мы перешли в другом месте, по какому-то узенькому деревянному мостику, висевшему в зелени ветвей на двух натянутых стальных канатах. Под нашими ногами он сильно заколыхался и закачался туда-сюда над желтым пенистым потоком и даже после нас еще содрогался некоторое время, словно недовольный тем, что пропустил нас и не сбросил вниз.

Я поминутно оглядывался, стараясь запомнить обратную дорогу к санаторию, и одновременно держал наготове свой главный вопрос, чтобы ввернуть его при случае в разговор. Тем временем мы прошли короткий туннель, прорытый сквозь насыпь у железнодорожной станции. В этом туннеле сталкивались два встречных людских потока, одинаково ярких и шумных. Один поток вливался в него со стороны поселка, а другой, такой же разноцветный, двигался ему навстречу от пляжей и пристани.

Мы вышли к берегу моря там, где был общий пляж. Он тянулся вправо от пристани и пестрел по всей своей длине яркостью цветных женских купальников, косынок, зонтиков и всеми оттенками загара, какие только могут принять на себя мужские, женские и детские тела. Часть этой пестроты плескалась в море, растворяясь наполовину в зелени волн. И здесь мой спутник закончил свой рассказ о распорядке санаторного дня, сказав напоследок:

— Сейчас в санатории послеобеденный отдых, но я его не признаю. В пять часов меня будет ждать чай с пирожными, в восемь часов — ужин, который по ассортименту не уступает завтраку, а в десять часов вечера — кефир с печеньем или молоко, имеющие назначение поддержать мои угасающие силы до десяти утра, когда опять приспеет время давиться завтраком. А там опять врач к себе потянет, чтобы проверить, не осталось ли в моем организме еще какой-либо хворости, помимо ревматизма, который он изгнал из меня горячими серными ваннами, и заодно начнет придумывать способ, как бы заставить меня еще больше прибавить в весе. Вот так мы и живем, если вас эта сторона нашего бытия интересовала.

Я кивнул, давая понять, что именно эта сторона меня интересовала, и тут же подступил к своему главному вопросу, спросив для начала:

— И всем другим у вас приходится такое же терпеть?

Он ответил:

— О других судить не берусь. У каждого свое отношение к безделью. Некоторым оно, возможно, и по нутру.

— Женщинам, например?

Так я спросил, подступая все ближе к своему главному вопросу.

Он ответил:

— За женщин тем более не отвечаю.

— А их много у вас?

— Кого?

— Женщин.