Дружба

— Ну, Бубенчиков, — обращался к нему Андрей Иванович, — расскажи-ка нам о вторжении гиксосов в Египет.

Коля молчит. На него тоже молча смотрит весь класс. «Гиксосы? — соображает он. — Ах, да. Это которые двинулись на Египет из Азии».

И ему представляются их быстрые кони и легкие боевые колесницы. Андрей Иванович, когда рассказывал о нашествии этого племени, колесницы эти даже на доске рисовал, и Коля очень досадовал, что египетские пешие воины не могли устоять против этих полчищ.

— Это племя, — начинает он и смотрит на карту.

— Ну, — поощрительно кивает головой Андрей Иванович, — где же обосновалось это племя?

— В дельте реки Нила, — быстро отвечает Коля, но тут происходит заминка: показать на карте эту самую дельту он не может. Он водит указкой в разных направлениях, но все: и Нил, и его дельта — точно сквозь землю провалилось.

— Так-так, — неопределенно повторяет Андрей Иванович. — Толоконникова, иди-ка на помощь.

Катя подходит.

— Это вот будет дельта, — указывает она на широкую развилину Нила, обведенную такой черной чертой, что всем, кроме Коли, она, должно быть, сама собой бросалась в глаза.

Коля сконфужен.

— Завоеватели укрепились тут, — рассказывает далее Катя, — и при них народу Египта было так же плохо, как и при фараонах.

Помолчав немножко, она добавляет:

— А то еще, может, и хуже.

— Допустимо, — обмакнув перо в чернильницу и держа его против Катиной фамилии в классном журнале, подтверждает Андрей Иванович. — Так что же ты? — обращается он к Коле. — А ты не пробовал сам делать карты?

— Нет, — говорит Коля. — А разве можно?

— Конечно. Ты попробуй. Сам сделаешь — лучше запомнишь.

И тут на доске, разделив ее на равные клеточки, он не только Коле, но и всем стал показывать, как нужно делать карту.

Придя домой, Коля до позднего вечера занимался этой работой. Он так старался, что мать, наконец, сказала:

— А не пора ли спать, Коля?

— Нет, мам, еще немножечко, — попросил он. — Погляди, у меня уже вышло Черное море.

Когда он довел свою работу до острова Кипр, глаза его стали закрываться и поневоле пришлось итти спать.

Через два дня был опять урок истории. Коля разложил на парте свою новую карту.

— А ты тоже сделала? — спросил он Катю.

— Сделала.

— Покажи.

Но Катина карта оказалась лучше. Коля этому был очень не рад. Он вдруг увидел, что его Черное море напоминает скорее старую калошу, а остров Кипр похож на какую-то уродливую хвостатую рыбу. «Эта Катька, учится определенно лучше меня», — с неприязнью подумал он.

А Катя сказала:

— Хочешь, давай вместе переделаем карту.

Коле бы только согласиться, но в нем поднялись и зависть и обида, что вот у него все выходит хуже, чем у этой девчонки. Он нахмурился, и привычное веселое выражение исчезло с его лица. Сам еще не зная, что будет дальше, он вдруг схватил чернильницу и… махнул ею. Страшное фиолетовое пятно залепило на Катиной карте весь Египет и быстро, быстро стало расползаться дальше.

Катя ахнула и, уткнувшись лицом в парту, тихонько заплакала. Ее тоненькие загнувшиеся серпами косички тоже тихонько подрагивали.

Коле сделалось стыдно, но, скрывая это, он сказал:

— Знаю: теперь жаловаться будешь, плакса!

Она подняла на него наполненные слезами глаза.

— Ты злой мальчишка. Не буду я на тебя жаловаться. Ты дрянь!

Коля молчал. Что он мог еще? Конечно, он сделал плохо. Это он понимал.

Все уроки шли невесело.

Даже Митя Жуков, с которым они всегда были заодно, сказал:

— Зачем ты это? Завидно? Эх, ты-ы.

В этом «эх, ты-ы» было осуждение, а веснушки на Митином носу даже как будто вспыхнули от гнева. «Теперь он, пожалуй, раздружится со мной, — подумалось Коле, — а Катька, того и гляди, наябедничает». Ему стало совсем неважно.

Но Катя не пожаловалась. Это увеличило его уважение к ней.

Когда кончились уроки и все пошли домой, он догнал Катю и торопливо заговорил:

— Я согласен. Ну, ты говорила, чтобы карту переделывать вместе. Я согласен.

— Чью? — спросила она. — Твою или мою?

— Обе. И твою, и мою.

Она подумала, а потом сказала:

— Ладно. Тогда приходи ко мне.

Коля был озадачен. Недоставало только того, чтобы он пошел к этой девчонке! Но, сознавая себя виноватым, он ответил:

— Хорошо, приду.

Идти ему, однако, не хотелось. Может быть, соврать, что, мол, некогда было или еще что-нибудь? Но врать Коля не любил. «Нет, уж надо идти», — решил он, вздыхая.

Когда стало смеркаться, он был уже у Кати.

Встретил его Катин отец. Он был весь бритый. Только брови оставались нетронутыми и до того они были черны, что даже не верилось, что Катя, такая беленькая, — его дочь. Но нужно было только всмотреться в его глаза, небольшие, приветливые, темнокарие, чтобы понять это. У Кати были точно такие же, и они так хорошо освещали ее лицо, что даже как-то забывалось, что нос у ней был широковат и немножко разляпист.

— Здравствуй, Коля, — сказал Катин отец, — а ты, оказывается, большой забияка.

«Отцу наговорила, не выдержала», — обиделся Коля.

Он стоял на маленьком круглом коврике у двери, смотрел на облупленные носки своих ботинок и думал о том: а уж не убежать ли? Не уйти ли, чем выслушивать тут всякие наставления?