Дружба. Этико-психологический очерк

Были в этой дружбе и свои трудности. Личная преданность и верность дружбе сочетаются у пушкинского поколения с внутренней закрытостью. Их интимная жизнь "не открывалась ни дружеской беседе, ни письмам и дневникам (чему свидетельством дневники Пушкина, записные книжки Вяземского и проч.). Она открывалась только ключом поэзии, чтобы в этом, эстетически преобразованном виде стать достоянием всех читающих. Ни психологическое неблагополучие Батюшкова, которое вело его к душевной болезни, ни тяжелая ипохондрия Вяземского, ни бурная эмоциональная жизнь Пушкина почти не оставили следов в их обширной переписке. Люди пушкинской поры в письмах легко сквернословили и с упорным целомудрием скрывали сердечные тайны. Они с удивлением и брезгливостью отвернулись бы от неимоверных признаний дружеской переписки 1830- 1840-х годов" .

Напротив, дружба эпохи Н. В. Станкевича, М. А. Бакунина и В. Г. Белинского требует постоянного глубочайшего самораскрытия, исповеди, самообнажения. Конечно, здесь проявилась разница не только поколений, но и индивидуальностей, а также - не забудем этого! - сословий, классов. Юные аристократы пушкинской поры умели владеть собой и держать даже самых близких людей на почтительном расстоянии, полагая в этом один из признаков своего достоинства. Напротив, юные разночинцы, попадая в чуждую среду, жестоко страдали от застенчивости и неумения держаться, что усиливало их потребность в человеческом тепле.

Как бы то ни было, вылетая из семейного гнезда и формируя собственные, независимые от родителей жизненные планы, молодые люди остро нуждаются в задушевной дружбе, которую не могут заменить никакие другие лично-общественные отношения.

Эта тяга нередко обострялась социально-политическими обстоятельствами, что особенно существенно было для таких стран, как Германия и Россия. Дети, если взять хрестоматийный пример А. И. Герцена и Н. П. Огарева, слышали отголоски декабризма (особенно много говорилось об этом в семье Огарева), живо интересовались им. Но взрослые не хотели, не могли и не смели обсуждать такие проблемы с младшими. У них самих не было ответов на "проклятые вопросы". Хочешь не хочешь, подростки должны были обдумывать свою жизнь сами, втайне от старших. Разглашение этих "тайных дум" было куда опаснее, чем быть застигнутым за подглядыванием в девичью или признаться, что влюблен в кузину. Когда в доме появлялся жандарм, перепуганные родители нередко спешили отречься от собственных детей. Понять подобные тревоги и раздумья мог только тот, кто сам переживал то же самое, и такое дружеское доверие стоило очень дорого.

Представители романтизма вносят новую струю и в дискуссию о соотношении дружбы и любви, существенно сближая как сами эти понятия, так и связанные с ними чувства и переживания. По определению Ф. Шлегеля, "дружба есть "частичный брак", а любовь- это дружба со всех сторон и во всех направлениях, универсальная дружба. Знание необходимых границ - самое необходимое и самое редкое в дружбе" .

Для многих немецких романтиков эта проблема была глубоко личной. Их дружеские письма близки по эмоциональной интонации к любовным. Некоторые из них даже называли свою дружбу "браком" (писатели К. Брентано и Л. Арним, философы Ф. Шлегель и Ф. Шлейермахер), что отнюдь не мешало им одновременно испытывать радости и страдания любви к женщинам.

Сопоставляя любовные неудачи немецких романтиков (романы многих из них не пошли дальше помолвки, а браки К. Брентано и 3. Вернера, основанные на страстной любви, оказались несчастливыми и т. п.) с их дружескими связями, некоторые западные исследователи приходят к выводу, что "романтическая личность" по природе своей больше приспособлена к дружбе, чем к любви. Но такие обобщения нельзя признать убедительными, поскольку они предполагают существование единых для всех людей канонов любви и дружбы, которых в действительности не существует.

Идея романтической любви, возведенной в ранг религиозного откровения, не менее таинственна и мистична, чем романтическая дружба. "В романтической любви,- писал академик В. М. Жирмунский,- соединяется учение романтиков о сущности жизни и о долге, мистическая онтология и этика. Любовь для романтика есть мистическое познание сущности жизни; любовь открывает любящему бесконечную душу любимого. В любви сливается земное и небесное, чувственное одухотворено, духовное находит воплощение; любовь есть самая сладкая земная радость, она же - молитва и небесное поклонение". Перевод этого религиозно-философского понятия на язык житейской психологии всегда сопряжен с известным упрощением.

Можно лишь отметить, что общее свойство "романтической личности" напряженная потребность в эмоциональном тепле и психологической интимности. Удовлетворяется ли эта потребность лучше в любви или в дружбе или не удовлетворяется совсем - сказать трудно. Ясно одно: разрыв между идеалом и действительностью в романтической дружбе ничуть не меньше, чем в романтической любви. За очарованием в ней также следуют разочарования, за клятвами в вечной верности - забвения.