Дружелюбные

– Папин портрет! Смотри, Тинку, у них есть портрет нашего папы! Я про него совсем забыла. А где он раньше был? В какой красивый цвет вы выкрасили стены! Этот зеленый… как же называется оттенок? Шалфей? Точно, шалфей! Какая красота! Очень приятно познакомиться. Моттишхед? Какое необычное имя. Вы первый раз в Шеффилде? Мы рановато, Назия, понимаю. Ну, вы ведь совсем рядом… И с чего я взяла… Впрочем, Булу как раз полегчает до приезда остальных. А вы тоже учитесь в Оксфорде, как наша умница Аиша?

– В Кембридже, – с улыбкой поправил Тинку. – Это совсем разные вещи.

– В этом году в Кембридже, да, – ответил Энрико. – Я изучаю международные отношения.

– Как здорово, Аиша тоже их изучает! – Бина сочла, что это необычайное совпадение. То, что племянница познакомилась с молодым человеком именно там, не пришло ей в голову. – Она всегда была такая умница! Назия, в машине еще кое-что есть – я думала, муж уже достал и принес, а он забыл. Манго. Сорта «Альфонс» [5]. В багажнике, Тинку! Быстрей, шевелись! Вы когда-нибудь пробовали манго «Альфонс», миссис Браунинг? Попробуйте – они божественны! А где Аиша?

– Я учусь в Кембридже, – повторил Энрико. Он стоял в коридоре, будто не хотел пускать их в гостиную, а потом в сад через французское окно. – Но родился на Сицилии. Вы бывали на Сицилии?

Бина заметила Аишу в саду и сразу же протиснулась мимо Энрико с радостным возгласом. Тинку пошел на улицу, чтобы достать из багажника манго; Булу пил воду на кухне.

– Это очень красивый остров с лучшим в мире климатом, – вещал Энрико, уныло плетясь за новоприбывшей. Он так и не переоделся, и поношенный свитер, в котором он все утро читал газету, особенно бросался в глаза на фоне принарядившихся для праздника гостей.

– А вот и мальчики! – отвечала Салли Моттишхед. – Эй вы, парочка! Я помню день, когда вы родились. Ада!

На миг Энрико остался один; яркий свет, падая на его тусклую фигуру, слабел, становился коричневым, серым и ядовито-зеленым. Без семьи, без компании, никем не развлекаемый и не замечаемый.

Назия тщательно планировала угощение в тот день, не тревожась о неизбежной путанице. Сначала подадут чай, а к нему – закуски: самосу [6], фалафель, луковые чипсы и, конечно, маринованные овощи. Но будет и английская выпечка, та, что особенно идет к бенгальскому чаю. Корнуэльский пирожок [7], который обожает Шариф, и даже пирог со свининой: раз Аиша попробовала его по ошибке и с тех пор любит, а к нему английские пикули; она стала настоящим знатоком по части пирогов со свининой и острых маринадов, а кто не хочет – пусть не ест. И сладости, конечно: из магазина на Экклсэл-роуд: гуляб джамун, сандеш [8], и жиляпи [9], и шоколадный торт, и чизкейк с красной смородиной, который так нравится детям; а еще две вазы с фруктами: одна с теми, которые надо чистить, а вторая – с теми, которые можно есть просто так.

Назия решила, что очередь барбекю наступит чуть позже; печь стояла наготове уже почти час. Как только все тетушки и дети прибудут и немного перекусят, к столу начнут подавать бараньи ребрышки-гриль, куриные грудки, обжаренные кусочки цукини и баклажана и половинки помидора. Сама она не может всего упомнить; ну, так для того и позвали специальных людей в белых рубашках и чудесно отглаженных темных брюках – чтобы подливали чай и не забывали ничего из того, что принесли. И, по мере того как день проходит, чай с самосой и прочим уступит место напиткам в высоких стаканах: фруктовому лимонаду, американской шипучке и даже пиву для мужчин.

– Мы не в Бангладеш, – высокопарно заметил Шариф.

А потом намекнул, что итальянец, которого пригласила его дочь, может решить, что подавать только чай – весьма странно, что они чересчур религиозны или что-то в этом роде. Итальянец, совсем заброшенный Аишей, в это время вглядывался в гастрономическое разнообразие на столе с таким видом, будто бы в жизни ничего ужаснее не встречал.

Назия направилась туда, где близнецы и дочь разговаривали с соседом. Они рвали с дерева плоды, чистили их и увлеченно поедали.

– Мы так тревожились о вашей жене, – сказала она соседу-врачу. – Очень надеемся, что она скоро поправится.

– О, с ней все будет в порядке, – ответил он. И – вероятно по тому, как Назия вскинула руки, – понял, что ему хотят задать еще один вопрос, но не о его жене, а о детях, поедающих фрукты. – Локва. Вполне съедобна. Майк Тиллотсон любил экспериментировать со всякими небанальными растениями. Нет-нет, мою жену скоро выпишут. Спасибо за беспокойство. Тронут.

– Мы совсем не садоводы. – Назия убедила садовника высадить у дома желтые, красные, розовые и пурпурные цветы; когда они завянут, их можно будет выбросить, но сейчас они прекрасны. – Наш сад мне очень нравится, но я понятия не имею, как в нем что называется.

– Майк Тиллотсон однажды пытался посадить бамбук – он прожил три года, пока не погиб от корневой гнили, а еще райский цветок, тот не принялся вовсе. Олива до сих пор растет где-то тут. В жизни бы не поверил, что в наших широтах можно вырастить оливу. Он даже о манго подумывал.