Дружество Кольца

Вновь — теперь уже едва-едва различимо — послышался крик. Фродо устремился на зов. Туман стремительно таял и вдруг, словно отдернутый занавес, исчез, явив взору звездное небо. Фродо увидел, что стоит, обратившись лицом к югу, на вершине холма, — забрался он туда, надо полагать, с севера. Ветер пробирал до костей. Справа, на фоне западного звездного небосклона, мрачно вырисовывался черный курган.

— Где вы?! — снова крикнул Фродо, испуганно и сердито.

— Здесь, — отозвался глубокий и холодный голос, исходивший, казалось, из-под земли. — Я жду тебя.

— Нет! — только и вымолвил Фродо заплетающимся языком, не в силах сдвинутся с места. Колени подогнулись, и он рухнул наземь. Дрожа от страха, хоббит глядел на склоняющуюся над ним высокую темную фигуру, подобную тени. Кажется, он даже увидел холодные, словно подсвеченные идущим откуда-то издалека бледным светом глаза, но тут его словно сдавили клешни из ледяной стали. Охваченный жуткой обморозью, Фродо оцепенел и больше уже ничего не помнил.

Во всяком случае, когда он пришел в себя, то в первый момент не мог припомнить ничего, кроме беспредельного ужаса. А потом ужас нахлынул с новой силой: он понял, что пойман, заживо погребен в курганах. Он поддался чарам жуткой Могильной Нежити, о которой и говорить-то осмеливался разве что шепотом. Не смея и шелохнуться, Фродо со сложенными на груди руками лежал на холодном камне.

Но хотя страх только что не заставил его раствориться в окружающей тьме, он вдруг поймал себя на том, что думает не о замогильных кошмарах, а вспоминает Бильбо: совместные прогулки по излюбленным тропкам и долгие беседы о дорогах и приключениях. В сердце самого пухлого и робкого хоббита таится (правда, зачастую очень уж глубоко) зернышко отваги, готовое прорасти в час отчаянной нужды. А Фродо был вовсе не пухлым и отнюдь не робким: сам-то он этого, может быть, и не знал, но и Бильбо, и даже Гэндальф считали его лучшим хоббитом во всей Хоббитании. Он понял, что его приключение подошло к ужасному концу, но именно эта мысль придала ему сил, заставив предпринять последний, пусть и безнадежный рывок. Оставаться покорной, беспомощной жертвой он не собирался.

Внезапно Фродо заметил, что темнота редеет, сменяясь бледно-зеленоватым светом, исходившим от пола, а может быть, даже и от него самого. Свет еще не достиг стен или крыши, когда хоббит повернулся и увидел лежащих рядом Сэма, Мерри и Пиппина. У всех троих были мертвенно-бледные лица; облачением им служили белые саваны. Вокруг громоздились груды сокровищ — горы тошнотворного, мертвяще-тусклого золота.

Головы хоббитов венчали золотые обручи, пальцы унизывали перстни, на запястьях красовались браслеты. Обок каждого лежал меч, в ногах — щит. А еще один меч — длинный и обнаженный — поперек горла у всех троих.

Как на смену тьме пришел мертвенный свет, так и гробовая тишина нарушилась доносившимися издалека, словно из-под земли, звуками: то возвышаясь, то стихая, звучала немыслимо безотрадная, леденяще тоскливая песня. Среди невнятных звуков порой угадывались слова — злобные, жестокие, исполненные губительной ненависти, сквозь которую прорывались жалобные стоны. Казалось, ночь изнуряет томление по никогда не проникающему сюда утру, холод — по солнечному теплу, и они, со злобой отчаяния, проклинают то, чего лишены. Фродо промерз до мозга костей, а когда, к своему ужасу, понял, что слова складываются в заклятие, то и вовсе оледенел.

Сгинь, стынь, спи тут,
Ляг во мрак, лют, под спуд,
Ляг в склеп, будь слеп,
Не зря ни зги, береги
Злато заклято —
Доколе Тень не затмит день
И звездную ночь, не уйдешь прочь,
Студь, будь наш страж!

Из-за изголовья послышался другой звук — царапающий и скребущий. Фродо приподнялся на локте и увидел, что лежит поперек каменного тоннеля, а из-за угла, перебирая пальцами, крадется длинная рука — крадется, подбираясь к рукояти меча близ Сэмова горла.

Поначалу Фродо показалось, что заклятие и вправду обратило его в камень. Потом пришла мысль о побеге: ведь Кольцо при нем, а с Кольцом, наверное, можно ускользнуть даже от Нежити. Вот наденет его, выберется наружу, а там — жизнь и свобода! Конечно, он будет горько оплакивать погибших друзей, но выхода-то другого нет. Это даже Гэндальф признает.