— Разговоры были долгие, — с усмешкой подтвердил Гэндальф. — Долгие и не слишком приятные, но зато вовсе не бесполезные. Прежде всего я услышал историю «игры в загадочки» в том виде, в каком Бильбо рассказал ее нам сегодня. Это, правда, не главное — я и раньше догадывался, как было дело. Зато мне удалось узнать, что Кольцо выловили из Великой Реки неподалеку от Ирисных Низин. И когда! Голлум владел им невероятно долго, за это время сменилось множество поколений его сородичей. А продлевать жизнь под силу только Великим Кольцам. Вот тебе, Гэлдор, и доказательства. А мало этих, найдутся и другие. Кольцо все видели, оно совершенно гладкое, без всяких камней. Но если кто-то из вас решится бросить его в огонь, на нем проступят те самые письмена, о которых упоминал Исилдур. Я сделал это, и вот что я прочел:
Голос мага поразительно изменился. В нем звучала грозная, зловещая мощь. Все содрогнулись, эльфы в отвращении зажали уши, и даже сиявшее в высоте солнце на миг померкло.
— Никто прежде не осмеливался вымолвить хоть слово на этом наречии в стенах Имладриса, Гэндальф Серый, — молвил Элронд, когда тень сошла и собравшиеся перевели дух.
— Будем надеяться, что никто не осмелится и впредь, — отозвался маг. — Однако я не прошу прощения. Для того, чтобы сей гнусный язык не зазвучал вскорости во всех уголках западного мира, мы должны признать очевидное: перед нами величайшее сокровище Врага, таящее в себе большую часть его древней, могучей и злобной силы. Из бездны Черных Лет вернулось это заклятье, услышав которое кузнецы Эрегиона поняли, что стали жертвой предательства.
— К тому же, друзья мои, — продолжил Гэндальф, — мне удалось вытянуть из Голлума кое-что еще. С трудом, по капельке — говорить он не хотел ни в какую, — однако вытянул. У меня нет сомнений в том, что он побывал в Мордоре, а раз так, все, о чем знал он, теперь ведомо и Врагу.
Для Саурона не тайна, что Кольцо найдено, что оно долго хранилось в Хоббитании, а поскольку прислужники Врага гнались за Фродо до самых границ Разлога, Саурон скоро узнает, если уже не узнал, что нынче оно здесь.
Повисло молчание. Затем заговорил Боромир.
— Так вот он какой, Голлум этот. Мозгляк мозгляком, а пакостник великий. Ну и какую же кару понес он?
— Его держат под стражей, — пожал плечами Арагорн. — А что еще с ним делать? Мучений на его долю выпало предостаточно, палачи в Мордоре отменные. Саурон нагнал на него такого страху, какой никогда не забудется. Достаточно и того, что за ним присматривают лихолесские эльфы. Однако его одолевает неуемная злоба, придающая силы, и немалые. Даром, что с виду заморыш: окажись Голлум на свободе, он таких дел натворит… Из Мордора-то его неспроста выпустили, наверняка с каким-то гнусным заданием.
— Увы! — воскликнул неожиданно Леголас, и прекрасное лицо эльфа омрачилось печалью. — Меня прислали сюда с нерадостной вестью, но насколько она страшна, я понял только теперь. Смеагол, прозванный Голлумом, бежал.
— Бежал? — вскричал Арагорн. — Ну и новость, хуже не придумаешь! Попомнится нам этот побег, горько попомнится. Но как же случилось, что воины Трандуила так оплошали?
— Виной всему наше мягкосердечие, — отвечал Леголас, — хотя и не только оно. Что-то мы проглядели: Вражьи прислужники явно знали о наших делах больше, чем следовало. Караулили Голлума днем и ночью, как было обещано Гэндальфу, хотя радости в том было мало и роль тюремщиков нам не по нраву. Но тот же Гэндальф высказывал надежду, что Голлум еще может исправиться, да и нам не хотелось доводить пленника до полного отчаяния, держа его день и ночь в подземелье…
— Со мной, помнится, вы так не миндальничали, — буркнул Глоин, вспомнивший свое заключение в темнице Трандуила. Глаза его сердито блеснули.
— Мой добрый Глоин, — вмешался Гэндальф, — прошу тебя, не стоит поминать старое. Это досадное недоразумение давно улажено, пора и забыть. Если эльфы и гномы вновь начнут считаться обидами, нам впору распускать Совет.
Глоин встал и молча поклонился.
— В хорошую погоду, — продолжал Леголас, — мы позволяли Голлуму погулять в лесу, само собой, под охраной. Он приохотился забираться на высоченное дерево, росшее особняком от других, и подолгу сидел на самой макушке, где его ветерком обдувало. Как-то раз Голлум наотрез отказался спускаться. Лезть за ним желающих не было: он так наловчился цепляться за ветви ногами и руками, что и не оторвешь. Да и проку в этом никто не видел: под деревом стража, а Голлум не птица, чтобы улететь. Как проголодается, сам слезет, рассудили мы и остались там на ночь.