Дружина сестрицы Алёнушки [СИ]

— Как не видеть? — замахал руками Буба. — Ить он самый пышный куст на веточки себе, для етой… ровки… Маки… Раки… Да как ее, едрить туды! — леший почесал затылок.

— Маскировки?

— О! Для нее, ирод, самый раскидистый куст изломал, и веток себе, понимаешь, везде понатыкал… Думал, лошадь така дурна скотина, что за куст его теперь примет. Ну ладно, говорю, ты мне, разбойник, эти веточки попомнишь! И как стали те лошадки подходить, я ему, болезному, комариков, да всяческой гнус-мошки за шиворот напустил, — лешак радостно потер руки. — А комарики едят-кусаются. А лошадок-то спымать добру молодцу хочется. Сидит, не вздохнет, не колохнется. Ни один комарик не прихлопнется… Да хошь и прихлопнется. У меня комаров энтих — на кажного гостя по три мешка. Терпел-терпел, да не вытерпел ваш Алешенька поеду комариного. Ка-ак закричит страшным голосом, как прыгнет с дерева диким пардусом. Все лошадки с перепугу разбежалися. Одна только, та, на которую он сверху плюхнулся, поскользнулась, призамешкалась, в узде-веревочке призапуталась… Вот, — Буба выдохнул. — Так ить и поймал он лошадку. Вон, пасется теперь рядом с его коником. Бабка-то, небось, как узнает, обрадывается!

Леший радостно сощурился, видимо представляя себе, как «обрадуется» Яга. Но Алена поспешила направить его мысли в нужное русло:

— А сам-то Алеша где? Куда запропал?

— Сам? — Буба удивленно оглядел поляну, словно только что обнаружил, что Поповича здесь нет.

— А, ну да, — хлопнул он себя по лбу. — Стреножил Алеша лошадку, да и пошел искупаться. А как искупамшись вышел на берег — глядь — ждет его девица краса, улыбается, кланяется ему по писаному, говорит по ученому… Она, девка эта, все время здесь ошивается. А откуда взялась, чего ей надобно, не хочет рассказывать. Плавает по озеру лебедушкой, жрет, понимаешь, ряску да комариков… Вот и Алешу вашего увела. Точнее сам он чегой-то схватил ее на руки, и понес к морю-окияну. Так что пропал ваш богатырь. С озерной девкой спутался. И так был дурак, а тут и вовсе, наверное, влюбился.

— Влюбился, говоришь? — цепкая рука Добрыни ухватила лешего за оттопыренный воротник из дубовой коры. — А нас с Ильей ты, чего ради, коряга бестолковая, по лесу кружишь?

— Так ить я-и… — проскрипел что-то невнятное Буба.

— Отпусти его, Добрыня. Он ведь и так вас боится, — заступилась за лешего Алена.

— Удерет, — сокрушенно покачал головой Илья. — Пусть расскажет сперва, что за девка, куда она Алешу заманила. Коли скажет — не соврет, так зачем нам его обижать.

— А соврет, так мы его мигом в мешок и…

— Ой, не совру, всю правду скажу добры молодцы-ы. Девка эта — Черномора племянница. Плавает тут в озерце белой лебедушкой, на водицу гладкую любуется. А раз в год красной девкой перекинется, да и пойдет искать себе добра молодца, — заскрипел-завыл былинным стилем Буба. — А ить тут ей подвернулся ваш Алешенька. Разгорелось его сердце жаркое. Подхватил он ее на ручки белыя, потащил ея к морю синему. Да не знаю я-то больше ничегошеньки, не пихайте меня в мешок-то люди добры-и. Отпустите подобру по-здоровьицу…

— Да отпустите вы его, в самом деле! — вскипела Алена.

— И правда, — пробасил Илья. — Отпусти. Оно безвредное.

Освободившись от богатырской хватки Буба в два прыжка растворился в лесной чаще. Добрыня вздохнул и отряхнул ладони от древесной трухи.

— Ладно. Русь большая. Поймаем еще кого-нибудь по дороге.

Глава 3

— Так значит бестолку его дожидаться, — махнул рукой Добрыня.

— Это верно, — вздохнул Илья. — Он ведь когда пару деньков, а когда и целый месяц гуляет. А потом… — Илья снова вздохнул.

— Что потом? — спросила Алена.

— Потом снова к нам, на заставу богатырскую, — ухмыльнулся в бороду Добрыня. — Я уж думал, решил Алешенька остепениться. Ан нет. Снова он за свое… Что ж, пусть потешится. Дожидаться его мы в таком разе не будем. Не дай Род, Яга лошадок хватится, прилетит по следам…

— Алешиного коника заберем, да на заставу сведем, — подытожил Илья. — А лошадку эту — Алене. Ты уж не серчай на него, красна девица. Молодая кровь, что трава сухая. Быстро вспыхнет да жарко, но того огня ненадолго хватает.

Вернувшись на заставу, собирались недолго. Самобранка выдала им на дорогу хлеба, сыра, мяса копченого, да вина заморского. Добрыня с Ильей облачились в брони богатырские, препоясались мечами. Алена уже с утра была в мужских штанах, рубахе и шапке. Немного великовато, но вполне можно носить. Свои вещи она оставила в светлице, но взяла лукошко, сама точно не представляя зачем. Просто не хотелось его бросать. Лукошко было единственной ее вещью, которая не выглядела чужеродной в этом сказочном мире.

Добрыня взялся снаряжать черную лошадку к походу. Принес из подклети богатую, видать трофейную, конскую справу. Застегнул золоченые пряжки подпруги. Одел на лошадь высокое черкасское седло черной кожи, изукрашенное серебряным узором из переплетенных трав и зверей. Закрепил уздечку из черной кожи с серебряными бляхами. Черная прядала ушами и нетерпеливо перебирала копытами, стесненная и напуганная непривычным для нее нарядом.