Друзья бога

— Mi no el testarudo! — жестко ответил мальчик. — Digo la verdad.[6]

— Ты говоришь по-испански? — несказанно удивился переводчик.

— Хоть это и запрещено уставом монастыря, но мой учитель, аббат Марео, учил меня и языкам, и наукам, — с гордостью сказал Андреа.

— Не ври! Признавайся, ты сын знатных родителей? Все равно мы узнаем. А нет — тебя продадут на невольничьем рынке Магриба. Найдется немало знатных людей, которые захотят купить такого миловидного мальчика. Ты понимаешь, надеюсь. А если ты скажешь, где твои родители, и напишешь им письмо, раз ты такой грамотный, то у тебя есть шанс дождаться освобождения в сносных условиях. Целым и невредимым.

Конечно, Андреа понимал, что, соври он сейчас, придумай себе каких-нибудь знатных родственников, его жизнь и вправду хоть на время стала бы легче и появилась бы надежда на спасение. Но врать, тем более себе в угоду, он не умел.

— Я все сказал. — Андреа опять перешел на родной ему итальянский язык.

Резкий удар плети по икрам заставил мальчика упасть на колени. Второй удар, по спине, опрокинул его лицом вниз, на грязную, давно не мытую палубу.

— Это тебе задаток, чтобы думал быстрее, а думать надо быстро, до берега пару дней хода. И запомни, это я тебе говорю, Эстебан Эерчекуэлья, моли небо, чтобы ты вспомнил, откуда ты родом и кто твои родители. Откуда у тебя благородное лицо и белые кудри. Проваливай. — Испанец произнес короткую фразу по-арабски, крепкие руки грубо схватили Андреа за шиворот и в два приема дотащили до люка, ведущего в трюм. От боли и обиды на глазах мальчика выступили слезы.

— Ты что? Совсем глупый? — спросил его Топо после того, как пришедший в себя Андреа пересказал ему разговор на палубе. Топо спросил громко и возмущенно, его голос прозвучал неожиданно в мрачной тишине, и это вызвало возмущение у остальных пленников.

— А ну заткнитесь, черти! — раздалось из непроглядной глубины трюма.

— Врать — грех, — твердо, хоть и шепотом, сказал Андреа.

— А загнуться в рабстве — глупость! — ничуть не смутился Топо. — Ну и сиди!

Мальчики насупились, как подравшиеся коты, и молча сидели, отвернувшись друг от друга. Все, что случилось сегодня, жестокие и невероятные события привели к тому, что Андреа, хоть и на пустой желудок, тихо сполз с борта на жесткий пол и быстро уснул. Легкая вибрация корпуса шебеки,[7] несущейся на всех парусах на юг, только убаюкивала. Сон, глубокий и исцеляющий, постепенно погрузил всех пленников в небытие. Даже корабельные крысы, вышедшие на промысел, когда утихли люди, не смогли потревожить это больное царство Морфея.

Разбудили Андреа гортанные крики, топот ног по палубе. Шебека выполняла резкий маневр, люди в трюме, не ожидавшие его, покатились по пайолам.[8] Затем раздался грохот пушек на палубе, да такой, что заложило уши. А потом начался ад. С треском разлетелась обшивка на борту — ядро пробило пиратский корабль насквозь, чудом не убив никого из пленных. Крики возбуждения на палубе сменились воплями страха и боли. Раз за разом громыхали пушки, раздавались взрывы. В какое-то мгновение Андреа заметил через пробоину, как в море мелькнул громадный корабль, окутанный клубами порохового дыма. Топо вцепился в руку приятеля то ли от страха, то ли от восторга и радостно воскликнул:

— Англичане! Сейчас они этим покажут!!!

Корпус корабля сотряс сильный удар, и теперь звуки на палубе изменились. Канонаду сменили выстрелы из пистолей, резкие, словно удары по жестяному листу палкой. Раздался звон клинков, это значило, что начался рукопашный бой и пошло в дело холодное оружие. Крики с палубы становились все ожесточенней и, достигнув апогея, словно оборвались. В тишине, накрывшей корабли, были слышны только стоны раненых.

Топо, движимый скорее любопытством, чем жаждой свободы, крадучись поднялся по лестнице к люку и, толкая его вверх, попытался открыть. Мальчик только налег плечом, но тут люк распахнулся словно по волшебству. Прямо в нос Топо уткнулся ствол пистолета.

— Мы пленники, мы свои! — закричал он, сразу поняв, что схватка на палубе окончена и пираты побеждены. Сильная рука в перчатке рывком выхватила Топо за шиворот и вознесла его на палубу.

— Кто вы есть будете? — на очень плохом итальянском спросил Топо человек, выдернувший его из трюма.

— Я Топо, — только и сообразил ответить мальчик. — Я из Баколи,[9] меня похитили…