Друзья и родители

– Вы все знаете, Александр Емельянович, и если вы не перестали еще меня уважать, помогите мне.

– Людмила Георгиевна, да разве есть на свете другая женщина, которую я уважал бы больше, чем вас?

Истомину хотелось сказать еще что-то, но он вовремя взглянул на Второву. Людмила Георгиевна была утомлена и расстроена, взгляд ее сосредоточился на мокрых перчатках, она старательно выправляла их пальчик к пальчику. На лбу из-за опустившейся легкой прядки волос виднелись собиравшиеся неглубокие морщинки.

– Я достойна осуждения, Александр Емельянович… Честные люди так не поступают…

– Я не вправе ждать вашего признания, но неужели Саянов в этом виноват меньше?

– Теперь не время взвешивать, чьей вины здесь больше. Но это еще можно исправить, и уверьте меня, что так надо! Мне очень дорого каждое ваше слово! При слове «надо» лицо ее выражало такое душевное напряжение, что оно передалось Истомину.

– Как я хотел вас уберечь от этого! – вырвалось у него неожиданно. Второва даже испугалась. – Да-да! – продолжал он. – Я видел, что Саянов становится на вашем пути и, может быть, раньше, чем вы сами это заметили. Я был уверен, что он не принесет вам счастья. Там семья, а семья, друг мой, много значит!

– Я уже поняла, Александр Емельянович, что она значит!

– Я хотел помочь раньше и, должен признаться_? виноват перед вами…

– В чем, Александр Емельянович?

– Нельзя вам было уезжать тогда. Ваше чувство серьезно… Ведь это я уговорил Солдатова послать вас на курсы.

Он замолчал и пристально посмотрел ей в глаза. Людмила Георгиевна уже не избегала его взгляда.

– Я буду вам вдвойне благодарна, Александр Емельянович, если вы поможете мне и теперь уехать. Я должна перевестись отсюда совсем. Куда угодно: в любой порт, на любой корабль, лишь бы скорее.

38

С того самого дня, как стало известно, где сын, жизнь Саянова окончательно раздвоилась: он находился у Второвой, а все его заботы и мысли были связаны с семьей.

После первого разговора о болезни Вадика ни Саянов, ни Второва больше не возвращались к этой теме.

Людмила Георгиевна знала, что к Вадику в Одессу выехала мать и что Николай Николаевич каждый день теперь ходит домой.

На этот раз Людмила Георгиевна обещала вернуться в девять, но Саянов освободился раньше. Он позвонил в санчасть – Второвой там не оказалось. И Николай Николаевич, не спеша, отправился на квартиру.

Входя в темную комнату, он и без света почувствовал удручающую пустоту.

На столе, отыскивая лампу, он ощутил скользнувшую под рукой клеенку; при свете спички разглядел пустую кровать.

Под пепельницей лежало письмо Людмилы. В нем всего одна строчка.

– Вот ведь как вы меня подвели, – упрекнула вошедшая со двора хозяйка. – Каких я квартирантов из-за вас упустила летом!

– С вами Людмила Георгиевна рассчиталась?

– Как же! Да не про то речь. Вот в зиму я одна осталась, а ее, матушку-квартирку, топить надо, – говорила она, исподволь разглядывая бывшего квартиранта.

– Нехорошо получилось! – виновато признался он.

– Что правда, то правда, Николай Николаевич! А прямо сказать, Людмила Георгиевна, дай бог ей счастья, женщина молодая, найдет она себе человека неженатого, бездетного, а вам, милок, к женушке путь верный!

Когда Саянов поднялся со стула, хозяйка указала ему на чемодан, который лежал на кушетке, потом подала свернутые носки: – Вот постирала и поштопала, а то неизвестно, когда ваша женушка с сынком приедут. Если что, приносите бельишко-то, постираю.

Небо, темное и мокрое, казалось, висело над самой головой Саянова, когда он, мрачный и подавленный, шел с чемоданом домой.

Людмила в своей записке просила не искать ее, но Саянов в первое же утро отправился к Истомину: он догадывался, что майор знает о ней.

Когда Саянов вошел в кабинет начальника политотдела, юноша лет шестнадцати в форме суворовца поднялся с дивана и в знак воинского приветствия приложил руку к козырьку.

– Мой сын! – протягивая руку Саянову, указал глазами на суворовца майор.

Дружески встреченный майором, Саянов спросил:

– Вы нашли свою семью?

– Сын меня отыскал, – с гордостью ответил Александр Емельянович.

– Папа, я пойду, – сказал суворовец.

– Иди, погуляй. Встретимся в столовой, сынок?

– Хорошо, папа.

Суворовец снова приложил руку к козырьку и вышел.

– Как видите, мне уже не надо отыскивать холмика, чтобы считать себя вдовцом: сын был всему свидетелем.

Истомин сказал это, будто встретился с Саяновым, чтобы продолжать когда-то незаконченный разговор. Он сообщил ему некоторые подробности гибели жены и дочери-малышки, рассказал, как обрадовался неожиданному появлению сына.

– Какие новости о вашем? – спросил он просто.

– Нашелся. В Одессе в больнице лежит. Мать к нему уехала.

Возможно, разговор этим бы и закончился, и Саянов, не спросив о Людмиле, ушел бы от Истомина: после вопросов о сыне, он уже считал неудобным поднимать эту тему.