Друзья в небе

Он говорил так, но в глубине души теплилась надежда и постепенно росла уверенность: придет когда-нибудь день, и он взовьется на истребителе в поднебесье. Встретит врага в воздушной схватке и тогда держись, фашист… Собственно говоря, оснований для такой уверенности, кроме страстного желания летать и веры в свои силы, не было никаких. Но пока об этом не следует думать. Надо лечиться и лечиться…

Пожалуй, не было в огромном госпитале более дисциплинированного больного, чем лейтенант Захар Сорокин.

С особым старанием он исполнял все предписания врачей. Когда ему сказали, что солнце — отличное лекарство, он в весенние дни буквально сползал со второго этажа на улицу и часами сидел на крыльце, выставив ноги навстречу живительным лучам весеннего солнца.

В июле Сорокин взялся за костыли, начал снова учиться ходить. Было больно наступать, но он упорно не прекращал своих тренировок.

Потом Сорокину сделали ортопедическую обувь. Когда Захар надел ботинки с твердыми носками и попытался сделать первый шаг, он растянулся во весь рост на полу. Эта неудача не обескуражила его. Захар настойчиво учился ходить и довольно скоро начал передвигаться самостоятельно.

…Прошло семь месяцев лечения в Кирове. Наконец, Сорокина вызвали на медицинскую комиссию. Врачи пришли к выводу, что его надо демобилизовать. Сорокин категорически возражал. Настойчивость Захара заставила врачей пойти на уступку: его признали годным к нестроевой службе в тылу и откомандировали в резерв, в Москву.

В конце 1942 года высокий офицер в черной морской шинели, опираясь на самодельную палку, медленно шел по Петровке. Он шел одной из самых оживленных до войны улиц столицы. На ней было не так уж много прохожих. Большинство их носило шинели и кирзовые сапоги с широкими голенищами. Зеркальные витрины магазинов были забиты досками или забаррикадированы мешками с песком. Вдоль тротуаров возвышались кучи снега. Суровая, военная Москва предстала перед глазами летчика. Он угрюмо смотрел вокруг и переживал неудавшиеся хлопоты в управлении авиации Военно-Морского Флота. На все просьбы о допуске к летной работе Сорокин получил решительный отказ. Тогда он решил идти к самому наркому.

Несколько раз Захар Сорокин переписывал рапорт. Ему все казалось, что он не находит достаточно убедительных слов. Наконец, он остановился на такой редакции: «Разрешите отомстить за те раны, которые нанесли фашисты нашему народу и мне. Считаю, что смогу летать на боевом самолете и уничтожать фашистов в воздухе».

Этот рапорт Сорокин отнес дежурному офицеру наркомата.

На следующее утро, когда Захар пришел в наркомат, на его имя был уже выписан пропуск. Сорокин бросил свою палку в бюро пропусков и, стараясь идти четким шагом, вошел в кабинет наркома.

Адмирал, поздоровавшись с ним, спросил:

— Как себя чувствуете?

— Стою и хожу устойчиво, — волнуясь, ответил Захар. Нарком показал ему рукой на стул, предложив сесть.

Направляясь к креслу, Сорокин пошатнулся, и, чтобы удержаться на ногах, ухватился за край стола.

— Пройдите медицинскую комиссию. Если у вас не найдут других физических недостатков, кроме неполноценных ног, разрешу летать.

И вот закончено медицинское освидетельствование. В Центральном госпитале должна была решаться судьба летчика. Председатель комиссии подал ему листок, па котором было отпечатано:

«В порядке индивидуальной оценки Сорокин 3. А., старший лейтенант, признан годным к летной работе на всех типах самолетов, имеющих тормозной рычаг на ручке управления. К парашютным прыжкам ограниченно годен. Прыжки разрешены только в воду».

Он не верил своему счастью. И когда с командировочным предписанием, железнодорожным билетом в кармане и с чемоданом в руке стоял на перроне Ярославского вокзала, ему казалось, что его обязательно вернут.

Снова в воздухе

Мурманск встретил летчика сорокаградусным морозом. Но Захар не чувствовал холода. Ведь он ехал снова воевать.

Вот, наконец, и штаб гвардейского имени дважды Героя Советского Союза Бориса Сафонова истребительного полка.

Здесь тепло встретили старшего лейтенанта Захара Сорокина, он был назначен командиром звена в первую эскадрилью, в которой служил до ранения.

Боевые друзья закидали Захара вопросами:

— Погостить приехал?

— Проведать?

— Я не гость, а летчик! — ответил Сорокин.

— А как же с ногами?

— С ногами? — спокойно переспросил Захар. — Бегать стометровку не собираюсь, а летать смогу.

Не сразу далось умение управлять боевым самолетом, когда педали нажимают не собственные ступни, а протезы.

Пришлось немало потренироваться в кабине самолета, стоявшего на земле, а потом и в полете. Постепенно Сорокин стал даже забывать о своих протезах.

В первые дни скупой северной весны 1943 года вернувшийся в строй гвардии старший лейтенант Захар Сорокин стал совершать боевые вылеты. Через месяц он сбил седьмой но счету вражеский самолет.